Я поборола слабость и потребовала:
— Извольте объясниться, ваша светлость!
Она обернулась к Марсию и распорядилась:
— Сынок, выйди, у меня с ней будет женский разговор.
— Нет, мама, я не выйду! Какое право ты имеешь оскорблять министра?
Клеменция рассмеялась типично женским колким смехом.
— Министра?! Ты думаешь, я не знаю, кто она тебе? Я знаю о вас все! Вы любовники, и много уже лет! Ты станешь это отрицать, сынок?
Я подала Марсу знак глазами: отрицай! Однако он усмехнулся и кивнул:
— Да, я люблю Софию, и что с того? Ты скажешь мне, что это аморально?
— Нет, не скажу, сынок, ты свободен. Но у нее есть муж, и она очень опасная женщина!
— Que venit ex tuto, minus est accepta voluptas.[4] Ты помнишь, мама, кто это сказал? Это сказал Овидий Назон. Он понимал, что такое любовь. А я добавлю от себя: предпочитаю красоту опасную посредственности надежной! Понимаешь, мама? Если понимаешь, изволь оставить нас в покое — меня и женщину, которой я дарю свою любовь.
— Из-за нее ты гибнешь, Марсий! — воскликнула Клеменция, с отчаянием в голосе, которое могла подделать я, но не она; Фурия искренне страдала за сына и винила меня во всех его бедах.
— Послушайте, ваша светлость, — вмешалась я, — если вам все о нас известно, вы должны понимать, что мы, ваш сын и я, любим друг друга…
Клеменция разрезала воздух рукой, как клинком разрубила, прерывая меня.
— Умолкни, лживая Геката! Ты любишь лишь саму себя! Ты всех используешь, ты всеми понукаешь, ты жаждешь только власти, а какой ценой она тебе достанется, тебе неважно! О, если б ты любила моего сына, разве ты послала бы его воевать против диких нарбоннских галлов!..
— Это ложь!! — загремел Марсий. — Я добровольно вызвался туда!
— Не верю!
— Ты мне не веришь, мама?!
— Не верю, ибо ты ею околдован!
— Я кровью Фортуната поклянусь тебе!
— Довольно, сын! Довольно клясться кровью предков всуе! Обола ломаного не стоила бы наша святая клятва, если бы все князья бросались ею, как медной мелочью, и прятались за нею от превратностей суровой Фаты!
Марсий покраснел невольно. Я пришла ему на выручку:
— Вы заблуждаетесь на мой счет, ваша светлость. И я не стану перед вами извинятся за то, в чем нет моей вины. А в качестве доказательства моей искренности предлагаю вам прочесть декрет, который только что подписан моим отцом, первым министром.
Я протянула Клеменции бумагу. Однако она начертанную мной бумагу не взяла, скрестила руки на груди, и на устах ее появилась торжествующая ухмылка:
— Ты снова лжешь, лукавая Апата! Ты выдала себя. Я только что от твоего отца. Он болен, никого не принимал сегодня и никаких декретов не подписывал!
Вероятно, говоря мне это, Фурия ждала, что я, устрашенная угрозой «разоблачения», начну униженно молить ее о снисхождении. Как же иначе, она за руку меня поймала! Парировать подобные «удары» я училась еще с пеленок. Я выдержала взгляд Клеменции и невозмутимо заметила:
— Вы правы, ваша светлость, мой отец не вполне здоров сегодня. Посмотрите, какой нынче климат в Темисии! Разве человек, который не так давно перенес инфаркт, не нуждается в поддержке, моей и вашей? А вместо этого вы… — я выразительно вздохнула.
— Никто не смеет обвинять меня, что я хотя бы раз хотя бы в чем-то отказала Титу Юстину! — оскорбилась Клеменция.
Мне только это и нужно было; Фурия уже забыла о своем «разоблачении» меня и защищалась от моих «наветов», а я нападала. Я подошла к Клеменции, сложила руки на груди и проникновенно молвила:
— Ваша светлость, наши общие враги, враги Юстинов и Милиссинов, пытаются поссорить наши семьи. Они занимаются этим недостойным делом со времен Великого Фортуната! Вспомните, сколько усилий положил знаменитый интриган Петрей, пытаясь разбить союз неустрашимой Милиссы с мудрым Юстом!..
Марсий улыбнулся; к счастью, его мать не видела этой улыбки. Я затронула «больную тему» Клеменции. Отношения между эпигонами Фортуната на самом деле были далеки от описанной в официальных хрониках идиллии; в частности, Петрей, первый принцепс имперского Сената, действительно преследовал Милиссу. (Глядя на эту современную копию той Милиссы, я могу понять Петрея!). Мне это всегда казалось забавным, но по упомянутой причине Клеменция Милиссина недолюбливала потомков Петрея — Петринов, Даласинов и, что самое важное, Марцеллинов.
Я продолжала: — …Наши предки нашли в себе мужество противостоять интригам Петрея. И боги присудили им победу, Петрею — поражение! Достойнейшая зачинательница вашего рода пережила Петрея на семнадцать лет, а мой достойный предок — на двадцать два года, и что это были за годы!
Велением небесных аватаров Юстинам с Милиссинами начертано держаться вместе. Так неужели мы проявим слабость и посрамим честь легендарных предков?!
Мне удалось добиться невозможного: Фурия смягчилась!
— Я ничего не имею лично против тебя, София, — сказала она. — Я помню тебя совсем еще крошкой! Ты всегда была красивой девочкой, совсем как моя Эстелла…
Внутри меня словно что-то взорвалось. Она сравнила меня с Эстеллой! Когда Фурия называла меня Гекатой, Апатой и прочими обидными эпитетами, это, признаюсь, даже льстило моему самолюбию, но теперь… как могла она поставить рядом блистающий рубин и мерклую гальку, что мешается под ногами?!!
Я знала, что никогда не прощу Клеменции этого сравнения. Глубокая обида подхлестнула мою страсть к игре, новая многоходовая комбинация мгновенно высветилась в моем мозгу, наделяя игру неожиданным смыслом… Разговор больше не казался мне напрасным. Я лучезарно улыбнулась Фурии и промолвила:
— И я вас помню с самых ранних лет. Я помню, как лежала в маленькой коляске, а рядом, в другой коляске, лежал ваш Марсий, и помню вас, ваше открытое и доброе лицо, вашу красивую улыбку, как улыбку мамы… право же, Клеменция, вы идеально подходили моему отцу — по роду, и по возрасту, и по характеру! Сама я часто задавала себе вопрос: ну почему она не моя мама?!
Любимый Марс из-за спины Клеменции отчаянно жестикулировал, умоляя меня замолчать. Увы, я не могла остановиться! Не могла и не желала, напротив, я желала говорить и говорить, по мере того, как лицо Фурии утрачивало румянец и одевалось землистым покрывалом…
— А однажды, — не унималась я, — у меня с моим сводным братом Овидием, ныне, увы, покойным, вышла большая ссора по причине моей немыслимой привязанности к вам. Он говорил про вас дурное, будто бы вы, Клеменция, свели в могилу его мать Клариссу Даласину!.. А впрочем, ваша светлость, я даже благодарна вам, ибо, если бы вы этого не сделали, мой отец не соединился бы вторым браком с моей матерью, а моя мать не родила бы меня! Вот и выходит, ваша светлость, что вы определенным образом произвели меня на свет, и я люблю вас, как преданная дочь ваша красавица Эстелла, право же, ничуть не меньше, чем она!
…Я стояла и наблюдала, как мой возлюбленный Марс помогает своей незадачливой Беллоне устроиться в моем кресле, затем подносит ей воды и говорит слова успокоения… Я рисковала, разумеется, вызвав на себя неудовольствие Марса, а он и так был мною недоволен. Однако если бы я сама не поставила его перед выбором, она или я, Клеменция это сделала бы за меня. Побеждает тот, кто наносит упреждающий удар. И, во-вторых, я указала ей на место: меня не запугаешь! Решительная Фурия опасна — а не эта увядающая женщина, подавленная гнетом старинных тайн!
— Сынок, ты видишь, я права, — прошептала Клеменция, когда пришла в себя. — Это гарпия, мегера, ламия, нагиня, сладкоголосая сирена, мечтающая погубить тебя! Ты сам это слышал… она мне угрожала!
