Черный крест

найдут, сотрут с лица земли… Пытаюсь чем-то оправдать себя. Мы не можем больше их кормить, самим мало, а эта сумасшедшая, которая со своей кошкой уже два раза пугала наших ребят так, что оба раза они ее чуть не пристрелили, да и найдут ли наши вертолетчики лагерь в лесу? Ну, и прочее…

Нет! Я бегу изо всех сил и догоняю партизан, уводящих под руки этих немощных мужчин и женщин, некогда отработавших свое и теперь ожидающих своей очереди в рай или ад:

— Скажите мне, только честно, почему ваш командир мне солгал, что вы не будете участвовать в атаке на нас, а вы участвовали?

Партизаны и старики обступили меня кольцом:

— Мсье, наш командир, тот, с которым вы разговаривали перед самым боем, погиб, и на совещании командиров вместо него был уже другой.

— Тогда… тогда… завтра утром ждите вертолеты.

— Вы хотите сказать, что завтра утром прилетят ваши вертолеты бомбить наш лагерь?

— Если хотите жить, уходите.

А тем временем у нас остается всего два дня.

09. Временно прекратились обстрелы из минометов, но пожары уже потушить невозможно.

Связывался Мирошниченко, он был угрюм, видимо разуверившись в нашей попытке.

— Вы ведь даже ничего не попробовали с крестом сделать — ничего!

Оправдываюсь, что обнаружил по кресту большую базу данных.

— Большую базу данных, старых, глупых сказок? — Он переходит на крик: — Да вы знаете, каких усилий мне стоило не позволить Пашкевичу перевезти крест в Россию? Я даже просил назначить меня командующим ГРУ Западного фронта, а не всей нашей разведки, для того чтобы быть поближе к этому проклятому кресту, а вы? А что сделали вы? — Сколько я это уже слышал. — Нет, вы определенно опять хотите в расстрельную тюрьму.

Рпв.

10. Кроме стариков, нами переданных под заботу партизан, во время рейда по домам было обнаружено еще два трупа. Труп номер один — местного доктора, лечившего всех здешних, то есть тутошних людей; а труп номер два — булочник, пекший бесплатный хлеб всем жителям замка.

Это ужасно, но они все также покусаны.

Пока мы сдерживали атаки партизан, кто-то успел воспользоваться крестом. Видимо, какая-нибудь старушенция над своей собачкой эксперименты ставила.

А я устал, и я хочу спать и даже не лгу.

Вместо этого я ношусь по горящему городу, все больше и больше отсылая солдат, находящихся вокруг меня, в храм отдыхать, баиньки, и тем самым все более усугубляя их чувство обеспокоенности. В конце концов всех собираем в храме, разбиваем с Михаилом снова на две части, но по принципу уже — кто спал, кто не спал, и принимаем решение, что ввиду огромной усталости всех солдат будем делать так: пока один отряд отдыхает, другой бодрствует. Отдых — это не обязательно сон и будет продолжаться он по полсуток.

Но перед тем, как дать команду «разойтись», выводим всех на площадь перед храмом и кремируем в огромном костре величественно, на специальных носилках сложенные в несколько рядов, как в Древнем Риме, тела наших павших товарищей.

Последний раз вижу их лица. Больше не увижу никогда. И мы, оставшиеся в живых, поем для наших мертвых товарищей похоронную армейскую песню:

— Мой товарищ,
Душа
Не исчезнет в огне,
Твое сердце теперь
Будет
Биться во мне!

Многие не могут сдерживать слез, и, к ним поворачиваясь, товарищи пытаются их утешить. Я тоже прослезился, восхищаясь мужеством этих ребят. Они столько перенесли, столько перетерпели, но никто не ропщет, никто не говорит о том, что мне бы пора давно исполнить приказ, который мне дан начальством.

Наступает затишье, пока еще не такое тревожное, как перед бурей, но затишье, момент отдыха. Михаил, сам от усталости еле на ногах, уговаривает меня прилечь.

— Этот крест — вечный! Ему по барабану, когда ты его взорвешь — сегодня ли, или завтра с утречька. А вот ты — не вечный, а несвежий командир — кому нужен?

Я соглашаюсь, я чуть ли сейчас не безумею от желания спать. Ложусь на деревянную лавку, говорю Мише, чтобы, если что, он меня будил, и накрываюсь одеялом. Где-то рядом слышу, как ребята говорят друг другу:

— Тише! Командир спит!

Но я слышу, и кричу:

— Мужики! Говорите как можно громче, мне так лучше спится!

Благодать-то какая! Растянутся так — всем телом! Подумав «благодать», почему-то вспоминаю о Боге, как нас учили в школе молиться:

О, мой Бог, иду я спать
Ложусь, усталый, на кровать,
Если я умру во сне,
Ты
Позаботься обо мне!

Господи? А Ты не мог бы мне показать, как мне разрушить этот крест? С младшей школы не обращался к Богу, но сейчас, думаю, можно, потому как я так устал, а тут такая благодать! Мне кажется, что я на небе…

11. Впервые за два года мне снился сон, в котором не было ее. Бурные события последних дней все стирали из моей памяти.

Раньше ночью мне или ничего не снилось, в основном, или очень редко снились сны, но там всегда была она.

Теперь этого нет. Я почувствовал себя во сне, как человек, неожиданно получивший исцеление после долгих лет. Можно выдохнуть.

Выпрямиться и ходить. Открыть очи — и смотреть.

Мне снится маленький ребенок (мальчик), куда-то идущий по дороге, ведущей его через поле. Вокруг мальчика — только поле, а сверху — небо. Где-то вдали и слева от мальчика и справа зеленеет (не чернеет!) лес. Вдруг я начинаю видеть этого мальчика как бы под лучами рентгена — со спины, мальчик продолжает идти. Вот, черным, контуры мальчика, а внутри, в груди мальчика, большой-пребольшой бриллиант. Некий ангел, не вредя мальчику — тот продолжает идти себе по дороге, — берет своими руками этот камень и осторожно начинает вынимать. Он вынимает камень — сердце мальчика, но мальчик жив, идет, то есть ясно, что с ним все в порядке, то есть и камень и мальчик только образ. В руках у ангела бриллиант начинает играть всеми своими гранями, переливаться, и раньше лишь слегка улыбавшийся ангел