«потрясающе».
— Конечно. Реальность, сам знаешь, сама решает, что хочет быть. И тогда уж отыскивает подходящий инструмент. А у случайно примерещившегося мне призрака не было ни сознания, ни собственной воли, ни желаний и, следовательно, ни единого шанса осуществиться. А все-таки теперь он есть. Хорошо, получается, что я такой сентиментальный придурок, а не какой-нибудь просветленный мудрец.
— Да лишь бы тебе самому нравилось.
— А что в итоге стало с Лойсо после того, как он сделал свою работу? — спросил Лонли- Локли. — Вот что я больше всего на свете хочу понять. Ты хоть примерно представляешь?
— Хороший вопрос. Что с ним стало. Вернее, чем он стал. Примерно представляю, да. И тоже больше всего на свете хочу понять. Что случается с тем, кто получил столько силы, что сам стал ею? Чем-то вроде живого ветра, веселого потока, разрушающего и созидающего и не видящего разницы между тем и другим, потому что, по большому счету, разницы действительно нет. Не сомневаюсь, что Лойсо сейчас где-то рядом, но интересуют его не наши разговоры за кофе, а рождение новой реальности; впрочем, ее гибель заинтересовала бы его ровно в той же степени. Он живет на границе между бытием и небытием, по обе стороны сразу; собственно, теперь он и есть эта граница. Я совершенно точно знаю, что Лойсо не присоединится к нашей беседе, потому что болтовня — это всегда было слишком мало для него. А уж теперь-то и вовсе смешно говорить. Но иногда я ощущаю его дыхание. И случалось так, что оно давало мне силы жить дальше, а пару раз подталкивало в темную бездну безумия и небытия; впрочем, я все-таки смог удержаться на краю. Подозреваю, с его же помощью. Сила есть сила, она не друг и не враг; как ею распорядишься, так и будет. Ничего личного… Как видишь, я довольно много знаю, но все равно ни черта не понимаю. То есть, гораздо меньше, чем просто ничего. Зато теперь мы с тобой определенно можем хвастаться приятелям, что были лично знакомы с самой жизнью и с самой смертью — в ту пору, когда они еще были человеком. Причем одним и тем же человеком. Натуральным психом, если называть вещи своими именами. Зато чертовски обаятельным.
— Я уже не раз говорил, что из тебя мог бы получиться превосходный поэт, — вздохнул Лонли-Локли. — Но, увы, не ученый. Ни в коем случае.
Потом, позже, когда был допит не только кофе, но и заваренный на ночь чай из семи веселых луговых и восьми сонных лесных трав, крошки от пирога сметены со стола и выброшены в сад на радость охочим до сладкого бабочкам, Шурф Лонли-Локли, вежливо попрощавшись, растворился в окружающем сад тумане, а Макс, проводив его до границы, устроился на качелях покурить, Триша немного потопталась на пороге и наконец решила — чего стесняться? Если он хочет побыть один, пусть так и скажет. А если не хочет — тем лучше.
Подошла и спросила:
— С тобой можно посидеть? Или не нужно? Или не сейчас? Я тогда потом…
Ну вот. Все-таки в самый последний момент смутилась и запуталась в словах.
— Нет уж, ты тогда сейчас, — передразнил ее Макс. — Потом не нужно! Сейчас — это когда не потом, — тут он и сам запутался, махнул рукой и расхохотался.
Вот вечно так. Думаешь, занят человек какими-то своими непостижимыми мыслями, стесняешься его, робеешь, ходишь кругами, не решаясь завести разговор, а он смеется. И тут же становится ясно, как это было глупо — робеть и смущаться. Все равно что на улицу не выходить, чтобы не побеспокоить ветер, который вообще не знает, что это за штука такая — беспокойство.
— Могу уступить тебе место на качелях, — предложил Макс. — Потому что вдвоем мы тут, увы, не поместимся. Эти качели рассчитаны на одинокую задницу. Желательно, тощую. Воистину аскетический аттракцион.
Триша помотала головой.
— Не надо. Я лучше на дереве посижу, если ты не против.
— Отличное решение, — согласился Макс, когда она, ловко подтянувшись, оседлала ветку над его головой. — Ты заняла замечательную позицию. Если я вдруг пожелаю открыть тебе какую-нибудь страшную тайну, я доверительно прошепчу ее твоей пятке. А все остальное время можно просто щекотать ее, сколько влезет. Очень удобно!
— А я не боюсь щекотки, — улыбнулась Триша.
— Очень жаль, — вздохнул он. — Что ж, тогда твоей пятке придется довольствоваться страшными тайнами. О чем она хотела бы узнать?
— А если не пятка? — на всякий случай уточнила Триша. — Если я вся, целиком хочу кое- что спросить, это ничего?
— Ладно уж, — великодушно согласился Макс. — Мне бы самому не понравилось, если бы мои пятки имели от меня тайны. Выкладывай свои вопросы.
— Только один вопрос, — заверила его Триша. — Почему к нам никто не возвращается?
— В смысле? Как это — «никто»? Шурф постоянно заходит. И Меламори заглядывает. Гораздо реже, чем всем нам хотелось бы, но все-таки.
— Вот именно, — подхватила Триша. — Не просто «гораздо реже», а почти никогда. Неужели у нее так много работы? Даже больше, чем у Шурфа, про которого вы говорили, что он теперь самый главный начальник всех колдунов? А все равно почти каждый вечер чай у нас пьет, а потом еще и по городу гуляет. Значит, можно выкроить время.
— Колдуны — шут бы с ними. В данном случае важно, что Шурф сам себе «главный начальник». Делает, что считает нужным, ни перед кем не отчитывается. А Меламори не так привольно живется. Да ты сама ее шефа видела.
— Видела, ну и что? По-моему, он хороший. И все про всех понимает. Трудно поверить, что он Меламори даже поужинать к нам не отпускает, из вредности… Слушай, а ты с ней случайно не поссорился?
Спросила и тут же прикусила язык. Никогда в жизни не лезла в чужие дела, да еще так бесцеремонно. А тут вдруг пристала, и к кому — к Максу, которого еще совсем недавно ужинать стеснялась позвать и сейчас иногда робеет — да вот только что, минуту назад в словах от смущения запуталась.
Ну ничего себе.
— Посмотри на меня, — потребовал Макс. — Как по-твоему, я способен с кем-то поссориться?
Триша свесилась с ветки и принялась его разглядывать, как будто впервые увидела. После осмотра согласилась:
— Да уж, вряд ли ты станешь ссориться. Если что, сразу испепелишь взглядом, и дело с концом.
— Вообще-то, — вздохнул он, — я не это имел в виду. А напротив, хотел, чтобы ты поняла, какой я безобидный и покладистый. Какие ссоры, ты что.
Триша не стала спорить. Если Макс вбил себе в голову, будто он безобидный и покладистый, пусть его. Все равно завтра же забудет и придумает что-нибудь новенькое. Например, что он треугольный и фиолетовый. И, честно говоря, даже такая чушь будет куда больше похожа на правду, чем его нынешнее заявление.
— Все равно Меламори слишком редко тут появляется, — сказала она. — Работа работой, но можно же просто заходить на чашку кофе. Ненадолго, зато каждый день. Я бы на ее месте так и делала. А остальные твои друзья вообще не показываются, хотя обещали часто заглядывать. И не обманывали, я же видела, что им тут очень понравилось. Я такие вещи чувствую, меня не проведешь. Но вот — ушли и не возвращаются. Даже на полчаса, кофе выпить. Почему?
— Из-за меня, конечно.
Он так спокойно это сказал, как будто нет ничего страшного в том, что его же
