Долгая дорога домой

– Господа! – шахиншах заговорил по-русски, не замечая, что в зале есть и дамы, и их немало. – Сегодня день избавления. Наш гнев... – шахиншах почему-то замолчал, осмотрелся и только потом продолжил, – наш гнев пал на преступников, на злоумышляющих и жестоко покарал их. И в этом величайшая заслуга наших русских друзей! Только России Персия обязана своим процветанием, и даже – самим существованием. Единственно Россия, с ее разумной и миролюбивой политикой, принесла мир туда, где его не было столетиями, прекратила распри, потушила костры взаимной ненависти и дала мир и процветание многострадальным, веками угнетаемым народам Востока. Форма, которая сейчас на мне – форма фельдмаршала русской армии, единственной армии, что принесла мир на Восток. Это – знак уважения великой стране. Здесь и сейчас Российскую империю представляет достойнейший человек, дворянин и русский офицер, князь Александр Воронцов, который лично внес огромный вклад в поражение преступников, трусливо засевших на афганской и британской земле. Здесь и сейчас я называю этого человека своим другом, награждаю его Большой Звездой с бриллиантами и рубинами и присваиваю ему звание генерала жандармерии Персии, как достойнейшему из достойных!

Последние предложения я слушал, будто в тумане – пол уходил из-под ног...

Хоть я стоял и не в первых рядах, передо мной поспешно расступились, и я понял, что пора и мне, законченному идиоту и тупице, подниматься на сцену, чтобы явить себя изумленной публике.

Что я и сделал. Хотя была бы возможность – провалился бы под землю. Господи, это надо же так подставиться...

Ничего не сказав более, шахиншах лично водрузил на меня цепь с орденом, довольно массивным, и вручил красочно оформленную жалованную грамоту. Выступления от меня, по-видимому, никто не ожидал.

Интересно, имею ли я право все это принять? Надо сделать запрос – но, скорее всего, имею, страна-то дружественная. Генерал жандармерии – вот дослужился. До голубого мундира – все предки из могил восстанут...

Поклонился, повернулся, чтобы идти обратно в зал, заодно отметил реакцию публики. Дипломаты смотрели на меня так, как будто я прилюдно снял, простите, штаны. Взглядами персидских жандармов и спецслужбистов можно было колоть дрова...

Пришел в себя я только на балконе дворца, куда я вышел, чтобы никого не видеть. Рядом обнаружил посла Пикеринга, он курил, выпуская клубы дыма, как паровоз, и смотрел куда-то вдаль, туда, где в сгущающейся тьме плыли огоньки супертанкеров – проводка не прекращалась ни днем, ни ночью.

– Здесь немало лукавых людей, господин Воронцов, – задумчиво произнес посол Североамериканских соединенных штатов, – я не первый день на Востоке и в каком-то смысле могу считать себя арабистом. До прибытия сюда я считался очень проницательным человеком, но мы дети по сравнению с ними. Иногда мне кажется, что они сами не понимают, где правда, а где ложь, что им все равно, что они говорят, правду или ложь. Привыкнете...

Еще ничего не поняли?

Своим поступком шахиншах полностью перевернул всю игру, поставил мне мат в один ход, намертво пристегнул к себе. Громогласно объявив, что акция в Афганистане проведена Россией, – никак не думал, что Мохаммед решится заявить такое, – он переиграл всех нас. Меня в том числе. Теперь я лишен свободы маневра – полностью! Британцы для меня лично теперь злейшие враги, да и Ее Величеству есть теперь о чем написать нашему государю. Весь местный генералитет для меня теперь смертельные враги. Кто-то – тайный враг шахиншаха, а друг моего врага всегда враг. Кто-то – враг из зависти, потому что я получил Звезду и генеральский чин, по сути, просто так. Своим выступлением шахиншах дал им публичную пощечину, негласно обвинив их в том, что они не смогли решить проблему, которую русские решили за час.

Наконец для шиитов, для радикалов – я теперь цель и не более того. Не приведи Аллах попасть к ним в руки живым. Армии они никогда не мстят, потому что армия, это нечто неодушевленное, это все равно, что мстить камню. А вот конкретному человеку – они с удовольствием отомстят.

Можно сказать, что своим выступлением шахиншах Мохаммед подписал мне смертный приговор. Почти гарантированный.

И как хитро это сделал, подлец!

Винить в том, что произошло, следует только себя самого.

– Что вам угодно, сударь?

Пикеринг выпустил еще один клуб дыма, понаблюдал, как тот растворяется в вечернем эфире воздуха побережья.

– Например, поговорить.

– Боюсь, на сегодняшний день я весьма неудачный собеседник.

– Тогда предостеречь.

Мы посмотрели друг другу в глаза – и мне стало ясно, что посол Североамериканских соединенных штатов не так прост, как кажется. Хотя бы потому, что он уже все понял.

– Вам не кажется, что любые предостережения запоздали?

Посол тяжело вздохнул:

– Не кажется, сэр, не кажется. То, что вы успели сделать... не правда ли, этот фарватер положительно нуждается в углублении! Когда я вижу, как танкеры класса Суэцмакс[100] проходят в нескольких сотнях метров от берега, меня просто бросает в холодный пот...

Я скосил глаза. К нам шел сэр Уолтон Харрис.

– Мои поздравления с производством, господин посол, – сказал сэр Уолтон, не скрывая яда в голосе. Яда было так много, что в нем можно было захлебнуться с головой.

– Боюсь, с производством будут проблемы, – откликнулся я.

– Какие же, позвольте полюбопытствовать.

– Позволю. Я являюсь контр-адмиралом флота, причем действующим – и как я смогу принять должность на берегу?

Сэр Уолтон засмеялся. Сейчас мы были квиты – за тот разговор в саду британского посольства...

– Боюсь, сэр, вам придется обосноваться на берегу.

– Уолтон... – заговорил Пикеринг, – тебе не кажется, что объявляют твой любимый танец. Останешься без дамы...

– Да, конечно. Прошу прощения, господа.

А вот дальнейшее стало для меня сюрпризом – североамериканский посол проводил британского взглядом, полным самой лютой ненависти.

– Подлый старый ублюдок... – негромко сказал он.

– Про кого это вы, сэр? – решил полюбопытствовать я.

– Вы поняли. Я готов прозакладывать свою коллекцию шотландских односолодовых, что эта старая тварь приложила руку к сегодняшнему спектаклю. Чувствуется почерк мастера.

– Вы полагаете, что он настолько вхож во дворец? – недоуменно спросил я.

Пикеринг кивнул.

– Не только вхож. Иногда у меня возникают сомнения относительно того, чей же вассал эта страна. Ваш – или британский.

Сказанное было новостью для меня, это могло быть и провокацией, но обдумывать времени не было.

– Вы полагаете?

– Увы. Я говорю только о том, что вижу своими глазами.

– А почему вас это так беспокоит?

– Почему... – Пикеринг смял окурок и запросто сунул его в карман, только североамериканцы так могут, – откровенно говоря, мне не нравитесь ни вы, ни Великобритания. Но кузены раздражают меня куда больше с тех пор, как я поплыл по мутным водам дипломатии. И вы, и они – не хотите играть по- честному.

– То есть?

– Товары. Рынки. Вы ставите торговые барьеры. Не хотите играть с открытыми картами. А мы,