якобинства», как дважды два показывая: именно иллюминаты организовали Французскую революцию. Тогда же профессор натурфилософии в университете Эдинбурга Джон Роберт написал книгу «Доказательства тайного заговора против всех религий и правительств Европы». Джона Роберта масоны вовлекли в свою организацию, но он с ужасом оттуда бежал и потом много лет доказывал: иллюминаты хотят исключительно власти над миром.
Многие основатели Соединенных Штатов Америки тоже были иллюминатами.
Не случайно на обратной стороне государственной печати США изображены символы иллюминатов: недостроенная пирамида со Всевидящим Оком, окруженная латинскими надписями: «время начала» и «новый вековой порядок».
В Германии после обысков и арестов орден вроде как бы исчез… Уцелевшие братья бежали в США, в Англию… На самом деле орден просто ушел в подполье. До самой смерти в 1830 году Вейнсгаупт писал памфлеты в защиту своего детища, меняя места изгнания. А в 1896-м орден официально возродили – сначала в Дрездене, потом в других городах Германии.
Вот списки иллюминатов из верхушки большевицкой партии. Петя не удивился, увидев имена Троцкого, Свердлова и Бухарина. Вальтер загрустил, обнаружив не менее знакомые ему имена:
– Выходит, Сладчайший Фюрер не случайно зарезал бывшего главу штурмовиков, гомосексуалиста Эрнста Рема. И не случайно бежал из Германии Отто Штрассер… А Ялмар Шахт до сих пор управляет финансами рейха! Трудно поверить, что настолько значительные люди – оттуда же.
– А мне вот что неприятно… понимаешь, первое мая – это всенародный праздник в эсэсэсэр… Демонстрация – торжественное шествие, куда идут целыми семьями. Музыка, все нарядные, веселые… А оказывается, первое мая тысяча семьсот семьдесят первого года – день основания ордена иллюминатов… что же мы праздновали всю жизнь?!
– Тоскливо… И у нас тоже тоскливо… Но, понимаешь, такое впечатление, что господа иллюминаты к коммунистам относятся лучше. В коммунизме больше их символики, их люди занимают более важное положение. А национальный социализм для них все-таки не родной…
– Может быть… Национал-социализм для них – это способ вызвать хаос, накликать европейскую войну. Но и сталинисты для иллюминатов – никак не родные.
– Да… Наверное, поэтому и наш национал-социализм и сталинизм они толкают к войне между собой: чтобы две величайшие страны Европы уничтожили друг друга; как наши экспедиции истребили друг друга почти до последнего человека.
Петя ощущал то же самое, только не сумел бы высказать это так же откровенно и прозрачно, как Вальтер. Было что-то очень немецкое в этой сумрачной готовности называть вещи своими, пусть самыми страшными, именами.
А замок Грюнфенштейн жил себе и жил своей жизнью. Приезжали и уезжали люди, собирались люди в столовую на завтраки и ужины, велись долгие беседы главы клана и его доверенного библиотекаря. Вальтер и Петя не участвовали в этом. Они так и жили в одной из комнаток верхнего, третьего этажа. Много комнат наверху отпирали и убирали только к приезду гостей. Если не шуметь, если читать и разговаривать по ночам, никто и не заметил бы появления там новых людей. Появлялся фон Берлихинген, приносил еду и воду; к смущению Пети выносил ночные горшки, а главное – подолгу расспрашивал их о самых различных вещах. Улыбаясь, господин Эрик даже советовал ребятам вести себя пошумнее и поразвязнее, в конце концов, в замке ведь жило привидение Пьяного Готлиба!
Был этот Готлиб садовником одного из фон Штауфеншутцев еще в семнадцатом веке, и был он хорошим садовником, да только слишком много и часто употреблял внутрь анисовую водку. Почему Готлиб выкорчевал прекрасную алую розу перед окнами хозяйского кабинета, история умалчивает. То ли сделал он это случайно, в состоянии особенно острого опьянения, то ли желая досадить за что-то хозяину… разное говорили. Уничтожить эту розу было неосторожно со стороны Готлиба, потому что посадила ее покойная жена фон Штауфеншутца, его любовь нескольких десятилетий. Тот часто приходил в сад, садился на скамейку и часами любовался розой, последней памятью о жене.
– Эльза словно оживает этим цветком! – говорил он.
Увидев вырванный, разрубленный на несколько частей куст, в ярости схватил фон Штауфеншутц тяжелую садовую скамейку и огрел по башке садовника Готлиба… Тяжела рука рыцаря, умевшего развалить скачущего всадника надвое – и мечом, и боевым топором. Самое трудное было потом тайно закопать труп, и тогда появился в замке Пьяный Готлиб: огромный, неопрятный и нетрезвый. Не раз садился он на ступеньки винтовой лестницы между вторым, господским, и третьим, гостевым, этажом, горько рыдал и причитал, просил прощения у хозяина, но вместе с тем и корил его за чрезмерную жестокость.
– Ну, звезданул бы ты меня по любому другому месту, хозяин! – восклицал Готлиб, размазывая по свирепой физиономии призрачные сопли и слезы. – Слова бы тебе я не сказал!
Говорят, что хозяин и гости сердились на Пьяного Готлиба за причиняемый им великий шум и швыряли в него всякой дрянью, после чего призрак незамедлительно исчезал. Но спустя два столетия нравы переменились, а в замке обитали более впечатлительные потомки убийцы. Их раздражали полуночные рыдания, а швырять в привидение сапогами и объедками они полагали некультурным. Еще их ужасно раздражало, что частенько исчезают из буфета целые бутылки со спиртным. Никакие меры не раскрывали, какая сволочь цинично ворует в замке шнапс. Прислуга уверяла, что это работа Пьяного Готлиба. Может, и правда его работа, потому что похищения спиртного продолжались не одно поколение, а прислуга пьяной не ходила. Исчезновения водки сделались своего рода вредной, но традицией замка, частью его подпольной мистической жизни.
С конца девятнадцатого века владельцы замка не раз пытались найти неотпетые останки Пьяного Готлиба, чтобы предать их земле. Очень надеялись они отделаться раз и навсегда от полночных рыданий и воплей. Однако слишком уж хорошо спрятал от правосудия труп бывшего слуги героический, хотя и непутевый рыцарь прошедших времен… Не нашли.
– Недавно впечатлительные горничные уверяли, что слышали шорохи и звуки человеческого голоса наверху, – сдержанно улыбаясь, рассказывал фон Берлихинген. – Не увлекайтесь, но небольшое количество шума на третьем этаже не повредит.
Двигаясь почти бесшумно, долговязый фон Берлихинген садился на продавленный стул так же изящно, как в кресло, брал стакан, захватывал его своей жуткой железной клешней.
– Когда с детства живешь с крюком на руке, приспосабливаешься… – объяснял он. Жалеть фон Берлихингена Вальтеру просто в голову не приходило, а у Пети не получалось – совершенно не тот человек.
Прихлебывая жидкий чай, старик задавал умнейшие вопросы; склонив на плечо седую голову, часами слушал подробные рассказы ребят. А за минуту перед тем, как вынести ночной горшок Пети, дед давал советы, легко и просто решавшие самые сложные проблемы.
– Вы правы, – мягко говорил он, и немецкий язык становился у деда почти по-украински певучим. – Сталина может свергнуть только сам Сталин… Но это имеет свои преимущества! Перед нами – очень уязвимая система.
– Чем же она уязвимая?
– Все зависит только от одного человека. А психику одного человека всегда можно изменить, человека всегда можно запугать или заставить хотеть чего-то нужного вам…
– Сталина не запугаешь…
– Разве? – склонял фон Берлихинген голову к другому плечу. – Сталин религиозен… Неужели вы не можете показать ему, какая судьба ожидает его за гробом?
– Ага!!! – подпрыгнул Вальтер на продавленной кровати. – Влезать в сознание мы умеем… И в подсознание тоже. Но это ведь ненадежно… Как только выходишь из сознания человека, он тут же возвращается к своим привычным реакциям…
– Да… Если убеждения человека не совпадают с вашим влиянием… А если совпадают?
Парни невольно притихли, и фон Берлихинген вбил последний гвоздь:
– Если человек сам в глубине души больше всего боится именно того, что вы ему внушаете? Что тогда?
И старик величественно вынес ночные горшки, чтобы вернуться с уже вымытыми буквально через несколько минут.
