Пассажиры уже тянутся по проходу с багажом в руках и толпятся у выхода.
Поезд минует станцию Рим-Остьенсе с белым острием пирамиды Цестия, чуть выступающим из темноты, а внизу виднеются первые пригородные поезда, прибывающие на станцию Рим-Лидо. Отопительный мат — его ромбы напоминают идеальный график железнодорожного грузооборота *- как бы инкрустирован пылинками и мелким мусором, накопившимся за минувший день и минувшую ночь.
На другое утро, в четверг, ты пошел осматривать Золотой дом Нерона, как обещал Сесиль, — накануне в полночь ты проводил ее на улицу Монте-делла-Фарина, номер пятьдесят шесть, и она, поглядев на тебя и прочитав в твоем взгляде желание, сказала, что в этот час тебе к ней зайти нельзя: семейство Да Понте еще не спит; а в четверг вечером ты ужинал с пей в ее комнате среди четырех видов Парижа и старался на них не глядеть, потому что они мешали тебе рассказывать.
Ты смог описать ей свое посещение дома Нерона только тогда, когда вы погасили лампу и легли в постель, а в открытое окно проникал свет лупы, легкий ветерок, отсвет ламп из соседних домов, да еще мотороллеры, шумно разворачиваясь на углу, отбрасывали на потолок оранжевый отблеск своих фар.
Ты ушел от нее, как всегда, после полуночи и вернулся в отель «Квиринале»; рана начала затягиваться, но рубец был еще совсем свежий; от малейшей неосторожности она могла раскрыться; вот почему ты ни словом не обмолвился о вашей совместной поездке в Париж, вот почему на другой день в пятницу, вопреки твоим опасениям, она не заикнулась о ней ни во время обеда в ресторане на площади Терм Диоклетиана, ни прощаясь с тобой на платформе, когда она неотрывно глядела на тебя и махала тебе рукой, а поезд отходил от перрона.
Ты завоевал ее вновь; казалось, все забыто. Вы оба никогда не возвращались к этой теме, но из-за этого-то молчания болезнь неизлечима, из-за этого обманчивого, преждевременного заживления в глубокой ране развилась гангрена, и она так страшно нагноилась теперь, когда ее разбередили толчки, встряски и ухабы этой дороги.
— Прощай! — крикнул ты, и она бежала за поездом, улыбаясь и тяжело дыша, и была так прекрасна в короне черного пламени своих волос. И у тебя мелькнула мысль: «Я боялся, что потерял ее, но я обрел ее вновь; я дошел до края пропасти, об этом никогда нельзя заговаривать; но отныне я сумею ее удержать — она моя».
На отопительном мате ты видишь собственные ботинки, испещренные серыми бороздками.
В твоем мозгу отдается: «Прощай, Сесиль», слезы разочарования подступают к твоим глазам, и ты говоришь себе: «Как сделать так, чтобы опа поняла и простила мне то, что наша любовь оказалась обманом, — пожалуй, тут может помочь только книга; пусть Сесиль предстанет в пей во всей своей красоте, в ореоле римского величия, которое °па так полно воплощает.
Но, пожалуй, самое разумное — не пытаться сократить расстояние, разделяющее эти два города, и сохранить в неприкосновенности все станции и пейзажи, которые лежат между ними. Каждый желающий сможет отправиться из одного города в другой, но помимо обычных путей сообщения между ними будут существовать еще непосредственные переходы и точки соприкосновения, и они будут обнаруживаться в определенные минуты под действием законов, познать которые можно лишь постепенно.
И тогда герой книги, прогуливаясь в один прекрасный день неподалеку от парижского Пантеона и свернув за угол хорошо знакомого дома, сможет очутиться совсем не на той улице, на какой предполагал, она будет освещена совсем по-другому, и все надписи будут на другом языке, и он увидит, что это итальянский; и вспомнит улицу, по которой он когда-то уже бродил, и поймет, что это одна из улиц неподалеку от римского Пантеона, и встретит там женщину, и будет знать, что для того, чтобы увидеть ее снова, достаточно поехать в Рим, как туда может поехать кто угодно и когда угодно, были бы время и деньги, — поехать хотя бы, например, поездом, потратив па это известное время и миновав все промежуточные станции; и точно так же эта римлянка время от времени будет являться в Париж; совершив длительное путешествие, чтобы увидеть ее вновь, он узнает, что она — случайно, конечно, — была в том самом месте, какое он только что покинул, — он узнает об этом, пу хотя бы из письма друга, в котором друг опишет эту женщину; а стало быть, все эпизоды их любви будут обусловлены не только законами связи между Римом и Парижем — эти законы для них могут в чем-то не совпадать, — но и степенью познания ими этих законов».
Молодая женщина, которую ты назвал Аньес, — ты пе знаешь о ней ничего, даже ее имени, знаешь только, как она выглядит и что она едет в Сиракузы, — возвращается в купе, садится рядом с мужем и глядит на мотороллеры, летящие навстречу друг другу на фоне темной стены Аврелиана, которая исчезает вдали за насыпью и домами площади Зама.
Поезд углубляется в город под мостом Виа Аппиа Нуова.
Проплывает станция Рим-Тусколана. Какой-то человек заглядывает в купе и озирается по сторонам, точно проверяя, пе забыл ли он чего, может, это и есть тот самый пассажир, который ночью несколько часов просидел на свободном месте напротив тебя, но ты не мог разглядеть даже его лица, поскольку было темно, да к тому же ты погрузился в мучительную дремоту, в череду мучительных сновидений, и в твоей душе медленно и неумолимо зарождались и созревали вопросы, терзающие тебя сегодня с самого утра, погрузился в смятение и ужас, охватившие тебя перед разверзшейся пустотой, перед пропастью, которая будет становиться все шире и глубже, как только через несколько мгновений ты прибудешь в Рим (эта пропасть мало-помалу поглотила все воздвигнутые тобою замки, а сама оказалась единственным надежным прибежищем и тихой пристанью).
Все было для вас внове в ту весеннюю римскую ночь, когда вы возвращались к отелю «Кроче-ди- Мальта».
В ту пору не было еще ни метро, ни троллейбусов, ни мопедов, а только трамваи, такси с вертикальными полосками и редкие фиакры.
Анриетта, как ты, смеялась над священниками, молодыми и старыми, которые прогуливались стайками, подпоясанные разноцветными поясами.
Не выпуская из рук сщдего путеводителя, в ту пору совсем нового, — он становился с годами все менее точным, по ты брал его с собой в каждую поездку, пока не начал постоянно встречаться с Сесиль и пользоваться ее экземпляром (а свой ты и сейчас оставил на площади Пантеона, номер пятнадцать, на полке, где стоит небольшая посвященная Риму библиотека) -
оба совершенно неутомимые (наутро в своем номере, пока ты брился, а она причесывалась, вы перебрасывались фразами из итальянского разговорника), — на другой день вы отправились в Ватикан, бродили вокруг его стен, потешаясь над грошовыми реликвиями, которыми торгуют местные лавчонки, потом наскоро пробежали по галереям, забитым плохими античными статуями и преподношениями современных властителей, и с нежностью оглядывали людей, улицы, памятники, оба убежденные в том, что это лишь первое ваше с ними знакомство.
А потом, после нескольких дней, промелькнувших слишком быстро и заполненных упоительной беготней, в полном единодушии шепотом проклиная бесчислепных молодчиков в форме, которые попадались вам на каждом шагу, — вы сели в поезд на стареньком, невзрачном и грязном вокзале Термини, совершенно недостойном Рима, и когда поезд тронулся, оба прошептали вслед городу: «Мы вернемся снова — как только сможем».
Еще какой-то человек просовывает голову в дверь и озирается по сторонам (может быть, это именно он сидел несколько часов на сиденье рядом с новобрачным).
Ты говоришь себе: «Обещаю тебе, Анриетта, мы вернемся в Рим вместе, как только сможем, как только улягутся волны от этой встряски, как только ты меня простишь; мы с тобой еще не так стары».
Поезд остановился; ты в Риме на новом, современном вокзале Термини. Еще совсем темно.
В купе остались только ты и молодая чета — они едут дальше, до самых Сиракуз.
Ты слышишь выкрики носильщиков, свистки, прерывистое пыхтенье и скрежет других поездов.
Ты встаешь, надеваешь пальто, снимаешь чемодан, берешь книгу.
Бесспорно, самое лучшее — сохранять между этими двумя городами их реальное географическое расстояние и попытаться оживить для читателя решающий эпизод твоей жизни — сдвиг, который совершился в твоем сознании, пока твое тело перемещалось от одного вокзала до другого, мимо мелькавших за окном пейзажей,
по пути к той будущей, неизбежной книге, каркас которой ты держишь сейчас в руках.
Коридор пуст. Ты оглядываешь толпу на платформе. Выходишь из купе.
