посланий), после чего все-таки доводил плод до полного созревания, но затем, в отместку капризному созданию природы, сразу его не ел, только надкусывал и некоторое время смаковал; проще говоря, доводил влюбленную особу до иступления, иссушающей страсти, а иногда, чтобы продлить ее мучения, и ненадолго исчезал.
Добившись своего, Даюнов терял интерес к текущему роману и искал новый, но время от времени объявлялся. Он никого не терял из вида, часто обзванивал бывших любовниц, посылал им открытки — это была тяжелейшая работа, поскольку его записная книжка напоминала словарь Даля. Впрочем, эта работа не была Даюнову в тягость, ведь любовные игры являлись всем смыслом его жизни, он совершенно искренне считал, что «опутывать женщин в роман» — самое увлекательное занятие на свете и что на это не жалко потратить лучшие годы, другими словами — тот, кто на это ухлопал жизнь, прожил не зря, жизнь таких счастливцев романтична от начала до конца.
Здесь необходимо пояснение. Даюнов умел не только обхаживать женщин и спать с ними, демонстрируя чудеса секса, но и умел любить. Для него любовь и секс были неотделимые понятия — точнее, постель он рассматривал, как конечную цель романа, как высшее проявление любви. Ко всему, Даюнов верил в существование «безгрешной совершенной» женщины и его похождения были не чем иным, как поиском этого идеала. Во всяком случае так он объяснял свою ненасытность, сверхинтерес к слабому полу и это дополнительный штрих к его портрету.
Левутина отличала непомерная самоуверенность и здоровый цинизм; он попросту занимался сексуальным хулиганством, времени на всякие ухаживания не тратил, сразу тащил женщин в постель. Некоторым чувствительным особам такой неподготовленный ошеломляющий натиск не нравился и Левутин встречал бурное сопротивление, которое еще сильнее его подогревало. Обычно он все же своего добивался, ну а если встречал решительный отказ, грозивший скандалом, оскорблял женщину, тут же рвал с ней всякие отношения и переключался на следующую.
Как и Даюнов, Левутин имел объемистую записную книжку и тщательно подсчитывал количество своих жертв, но в отличие от Даюнова, который многие романы плавно переводил в дружеское русло, Левутин после связи с женщиной, безжалостно вычеркивал ее телефон. А насчет любви и секса, говорил, что это совершенно разные вещи, что всякая любовь кончается в постели, что в постели все женщины рабыни, а любить можно только таинственное, неподвластное, недосягаемое.
Каждому ясно, чтобы любить нужно, как минимум, иметь в сердце место для этого чувства, а сердце Левутина было полностью заполнено любовью к самому себе — то есть, для него оставался только голый секс, чем он активно и занимался и что для него являлось четкой самоцелью; женщины для него были сего лишь сексуальными партнерами.
— Солнце светит независимо от того, есть любовь или нет, — поэтично провозглашал он.
— Но особенно ярко, когда все-таки есть, — еще поэтичней отвечал Даюнов.
Исходя из вышесказанного, можно сделать заключение: Даюнов, какими бы идеалами ни прикрывался, был половой разбойник, а Левутин, без всяких прикрытий — сексуальный террорист, и понятно, их жизнь чересчур переполнена женщинами.
Было и еще одно отличие у этих пиратов, помешанных на женщинах. Левутин жил прошлым и будущим — в том смысле, что отсчитывал определенные вехи своей жизни по женщинам (находился там-то, когда была та, или — написал то-то, когда была эта) и планировал довести число сексуальных побед до тысячи; он замахнулся на значительную цель, по достижении которой предполагал покинуть столицу навсегда, укатить на юг (не в захолустье, конечно, а туда, где море, солнце, цивилизованное жилье) и серьезно заняться поэзией. При этом, не исключал возможности женитьбы на какой-нибудь немолодой богатой иностранке, чтобы «старушка была спонсором» его поэтических сборников, а его самого всячески ублажала, кормила из ложки и только и думала, чем бы порадовать.
Даюнов жил настоящим; точно бабочка-однодневка, проживал каждый день как маленькую жизнь, и, если в этом дне не было любви, если он был незапоминающимся, рассматривал его, как невосполнимую утрату. Разумеется, при его возможностях (и при наличии объемной записной книжки) таких дней почти не было; напротив, были дни с несколькими «любовными делами», и можно только поражаться здоровью поэта.
Даюнов с детства отличался подвижностью, жизнеспособностью и любвеобилием. Первый раз он влюбился, когда ему было шесть лет — в воспитательницу детского сада. Потом в соседку, перезревшую девицу, которая учила его целоваться. В школе у него уже был целый букет возлюбленных; он носил их портфели, писал им стихи и тискал при каждом удобном случае. Ну, а в институте он уже развернулся по- настоящему. Даюнов специально поступал в медицинский институт, чтобы пребывать в женском обществе. В институте девяносто процентов было девушек, парней заманивали как только могли, даже брали без конкурса, но они не шли. А Даюнов пошел, и сразу почувствовал себя садовником во фруктовом саду.
В нем было что-то такое, что действовало на женщин; он имел заурядную внешность — средний рост, расплывчатые черты лица, но был начитан и остроумен, умел веселиться, мог из ничего устроить праздник; единственно что студенток настораживало — это его «вечная озабоченность»; от девушек не ускользал его бегающий взгляд (он не пропускал ни одной юбки) и блуждающий вкус (ему нравились почти все), а поскольку каждая хотела быть единственной, Даюнову, чтобы добиться расположения, приходилось стараться изо всех сил.
Естественно, трудно устоять, когда тебе каждый день отпускают комплименты по поводу необыкновенных глаз, волос, украшений (Даюнов в них неплохо разбирался), говорят, что из-за тебя не спали ночь, и дарят цветы, и посвящают целые поэмы, при этом поглаживают твою руку, дружески обнимают за плечи и талию — ненавязчиво, как бы сдувая пушинки. Даюнов ухаживал легко, изобретательно — можно сказать, талантливо рассыпал перед женщинами отраву. Одну студентку- интеллектуалку три раза пытался провожать до дома, но как только они подходили к троллейбусной остановке, она говорила:
— Пожалуйста, не провожайте меня дальше. Я хочу побыть в одиночестве, дать отдых душе.
На четвертый раз, когда она вошла в троллейбус, Даюнов купил букет цветов, поймал такси и, опередив троллейбус, встретил «одинокую душу» на ее остановке.
— Откуда вы взялись? — недоуменно вскинула глаза строптивая барышня.
— Ехал на крыше троллейбуса! — засмеялся Даюнов, протягивая букет. (Позднее, рассказывая об этом Левутину, он, как всякая творческая личность, несколько приукрасил свой подвиг — в его рассказе девушка уезжала поездом в Крым, а он прилетел туда самолетом и встречал ее на вокзале с корзиной цветов).
Девушка оценила старания Даюнова — улыбнулась, поблагодарила за цветы, а на следующий день разрешила проводить ее не только до дома, но и до квартиры (по пути Даюнов без передышки импровизировал на тему: «поэзия — любовь — молодость — быстротечность жизни — счастливый случай»). А еще через день на том же троллейбусе они проехали мимо ее дома прямо к нему — Даюнов заговорил барышню до смерти, она не соображала, что делает, будто находилась под гипнозом.
Знающие люди (уже из медицинской среды) утверждали, что Даюнов, действительно, обладал неким чародейством, мог влюбить в себя помимо желания его избранницы.
Вокруг другой студентки «строгих правил, ждущей принца», Даюнов, словно паук, целый месяц плел сети — понятно, из нитей тургеневских времен и даже из еще более отдаленных, когда были принцы и принцессы, при этом себя изображал неким строгим королем, ревностным хранителем пуританских устоев, но все-таки королем-шалуном, склонным к некоторым слабостям. К этим слабостям Даюнов относил ни много ни мало — секс. Крайне ограниченный секс с одной единственной возлюбленной, один единственный раз, при полном соблюдении тайны. Конечно, даже такой, строго дозированный таинственный секс не вязался с дворцовыми нравами, но здесь Даюнов делал скидку на современную эпоху, и против этого неуступчивой студентке было трудно что-либо возразить. Он не скупился на королевские подарки, в виде щенка королевского пуделя и ежедневных коробок эскимо (девушка проговорилась, что любит мороженое); эти подарки Даюнов перемежал стихотворными посланиями, которые заканчивались осторожным, завуалированным намеком на «волшебную ночь и ограниченный секс», который, кроме всего прочего, «полезен для здоровья и помогает избежать прыщиков» (в его посланиях частенько присутствовали особо сближающие медицинские мотивы).
Наконец на одной вечеринке Даюнов дождался, когда девушка после шампанского, на удивление
