догадываюсь, какая жестокая расплата ждет меня на небесах. Вспоминая прошлое, даже и не знаю, чего я сотворил больше — хорошего или плохого. Правда, недавно припомнился один случай, когда поступил вполне достойно. Это не было героическим подвигом — всего лишь незначительное действие — серьезный писатель и не взялся бы за такой сюжет, — но я не писатель, а просто литератор, и расскажу об этом случае, не заботясь о чистоте жанра — пусть это будет нечто среднее между рассказом и очерком.
В молодости, после женитьбы, я некоторое время жил у родителей жены — мы ютились в одной комнате, перегороженной шкафом, да еще в коммуналке.
Теща во мне души не чаяла; единственно в чем меня обвиняла — это в том, что я не умею «хозяйствовать» (она работала продавщицей в «хозтоварах») и время от времени рассказывала про «обеспеченных» поклонников, от которых ее дочь «дуреха» отказалась ради меня «художника голодранца», что было правдой — весь мой капитал состоял из мольберта и байдарки. А в остальном, повторяю, теща не чаяла во мне души.
С тестем мне повезло особенно — он был великим молчальником, и у нас сразу установились тонкие деликатные отношения, построенные на придыханиях тестя:
— Хм!.. Да уж!.. Чего там!..
Меня вполне устраивал этот птичий язык.
Тесть крепко верил в Бога, и домашних и соседей считал грешниками, не достойными его внимания; если он с ними и говорил, то поучал или клеймил, и все наставления заканчивал безнадежным вздохом:
— Да, чего уж там!
И дальше адресовал сам себе:
— Слово не воробей — выпустишь, не поймаешь.
Или:
— Слова — серебро, молчанье — золото.
Раза два в неделю мы с тестем выпивали. Исключительно портвейн. Но во время постов, которые тесть частично соблюдал, переходили на ликер. В трезвости тесть на умного не тянул, точнее — выглядел угрюмым дураком, но после первого стакана становился разговорчивым и даже умным. Как-то изрек свою теорию:
— …Бог все сделал прекрасно на земле, и хотел, чтоб человек стал ему подобным. Но человек не стал. От человека все зло на земле… И искусство от дьявола. Лучше Бога все равно не сделаешь.
После второго стакана у тестя начинались отклонения в две стороны: он или засыпал на стуле, или шел в киоск за «Вечеркой»; по пути проветривался, обретал второе дыхание и, вернувшись, предлагал мне «освежиться» еще раз.
Соседнюю комнату занимали тихие супруги. Он — какой-то завбазой, — постоянно хвастался неимоверными «левыми» заработками. Помнится, я устал подсчитывать его доходы и никак не мог взять в толк, почему он не купит отдельную квартиру. Его жену — «самую глупую женщину на свете» (выражение тестя) — отличала лень: целыми днями она лежала на тахте и смотрела телевизор. Ради справедливости следует отметить — раз в месяц она пекла яблочный пирог и вкладывала в него всю душу. Известное дело — ленивые люди если уж что делают, то добросовестно.
С завбазой я покуривал на кухне и, бывало, в момент нашего наивысшего кайфа, на кухне появлялась его жена. Демонстрируя счастливую семейную идиллию, она обнимала мужа, целовала, а он отмахивался:
— Полно тебе, экая ты смелая!
Она все ластилась, тянула его в комнату:
— Дорогой, пойдем посмотрим телевизор.
— Спасибо! Насмотрелся до тошноты, — бурчал завбазой и, слабо сопротивляясь, все-таки шел, при этом успевал мне подмигнуть, как бы говоря: «Ничего не попишешь! Ради мира в семье, пойдешь не только к телевизору!».
В комнате, примыкавшей к кухне, обитало семейство «скандалистов» (выражение тестя): шофер Виктор, вся фантазия которого упиралась в бутылку водки, его жена бухгалтер Татьяна, грузная женщина с низким задом, и их сын Вовка, светлоголовый ушастый второклассник.
В отличие от наших с тестем невинных выпивок, Виктор хлестал водку стаканами — полными гранеными стаканами (по его понятиям, наливать не полный — неприлично), и выпивал каждый день после работы во дворе за бойлерной, и каждый раз с новыми собутыльниками (и где их откапывал?).
В подпитии Виктор был безумен; его безумие проявлялось по-разному: в будние дни на его лице появлялись какие-то ненормальные гримасы — похоже, они означали отвращение ко всему, что его окружало. В конце недели он непременно бил жену. Отлупить в пятницу жену — он считал святым делом.
Татьяна стойко переносила побои — вероятно, считала их некой священной войной, необходимым ритуалом каждой нормальной семьи. Но иногда она все же выходила из себя и отправлялась в крестовый поход на мужа: называла его «неотесанным увальнем», «алкоголиком», а получив за это очередную оплеуху, кричала:
— Убирайся из дома, скотина! — и убегала в ванную.
Минут через десять, немного остыв, она снова заглядывала в комнату и, увидев спящего мужа, восклицала:
— Ты еще здесь, скотина?! Фьють отсюда!
Эта игра слов, необычная комбинация «скотины» и «фьють» приводила меня в восторг, но не нравилось, что дикие семейные сцены видит малолетний Вовка. Случалось, зареванный мальчишка прибегал к нам и теща с моей женой Валентиной всячески успокаивали его, совали конфеты, а я рисовал ему зверей.
Надо сказать, Виктор временами производил впечатление толкового, башковитого парня; временами у него даже проскальзывало чувство юмора, естественно, грубоватого — на свой шоферской манер. Как-то тесть, пропустив стакан портвейна, сказал Виктору:
— Что ж ты пьешь водку? Ты ж мусульманин! (У шофера мать была татарка).
— Во-первых, у меня отец русский — Кочетов, — объявил Виктор, состроив свою ненормальную гримасу. — Во-вторых, в коране написано про вино, про водку ничего не сказано. И вообще, религия — сказка для взрослых.
Как-то Вовка при отце на кухне ляпнул:
— А наш папка вчера опять был пьяный!
— Я притворялся, — пропыхтел Виктор.
— Нет! — качнул головой Вовка, твердо отстаивая правду. — Ты был пьяный.
— Что ты городишь, чертенок?! — возмутилась Татьяна, явно не желая «выносить сор из избы», как будто пьянство ее мужа было для нас новостью.
— Тебе уже девять лет и пора научиться отвечать за свои слова, — проговорил Виктор, завышая требования к сыну. — Иди делай уроки, — он легко шлепнул Вовку по затылку.
Скандалы и драки в том семействе продолжались до тех пор, пока Виктор не завел на стороне «тихую собутыльницу» (определение тестя) и стал все реже появляться в семье. Вскоре он вообще перебрался к «собутыльнице», правда, часть получки приносил Татьяне, а по праздникам дарил Вовке шоколадки.
Однажды накануне Нового года Виктор объявился, передал жене деньги, спросил у сына «как дела в школе» и направился к выходу, но Вовка схватил его за руку.
— Пап, а Генке вызвали из фирмы «Заря» Деда Мороза со Снегуркой. А мне ты даже билет на елку не купил.
— Да на кой черт тебе эта елка?! Ты уж взрослый парень, тебе уже не Деда Мороза надо вызывать, а одну Снегурку, — Виктор ухмыльнулся, довольный своим шоферским юмором. — Из другой фирмы.
— А зачем? — Вовка вскинул на отца чистые, невинные глаза.
— Спроси у дяди Леши, — Виктор кивнул на меня и, посмеиваясь, удалился.
Долго я выкручивался перед Вовкой, пытаясь объяснить, что его отец имел в виду: говорил, что Дед Мороз старенький, часто болеет и прочее; что бывает, Снегурке приходится ездить одной. Вроде убедил мальчишку.
Под Новый год Татьяна затеяла уборку в комнате, Вовка без дела слонялся по квартире. Мы с тестем
