мать, с какой радостью встречал после работы и внимательно выслушивал во время прогулок, когда он, Андрей, делился с ним своими обидами.
— Что я наделал! — Андрей бил кулаком по столу. — Больному другу особенно нужна забота, помощь, а я был зациклен на этой идиотке, совсем забыл о нем… Он прожил бы еще год или два и умер бы своей смертью… Прости меня, Гипо! Прости!
Пес снился ему по ночам — и почему-то всегда веселый, приветливый. Случалось, во сне Андрей видел коридор в квартире Аудры и одиноко лежащего Гипо, и вновь бичевал себя за небрежность к больному другу… но всегда гнал образ медсестры, ее требование усыпить собаку и все дальнейшее — пытался убедить себя, что когда проснется, Гипо будет лизать ему лицо, звать на прогулку — как когда-то, когда они жили с матерью и позднее вдвоем; Андрей цеплялся за остатки реальности, чтобы наяву не узреть трагическую развязку.
…Весной Андрей не выдержал, поехал за город, разыскал место, где похоронил Гипо. Было пасмурно, воздух еще не прогрелся, и в низинах лежал снег, но уже цвела серая верба — невзрачные, но стойкие против холода, цветки облепляли ветки кустов.
— Верба цветет… верба цветет, Гипо, — хрипло бормотал Андрей, размазывая по щекам слезы.
Все как-то не так
Г. Лихачевой, А. Храменкову, Е. Покровской
Моя мать жила в коммунальной квартире, где вечно происходили воинственные стычки, грозившие перейти в судебные разбирательства. В этих диких сценах участвовали все: от стариков до детей, только мать сохраняла стойкий нейтралитет. Больше того, своим спокойствием и рассудительностью она не раз примиряла враждующие стороны. Она и меня старалась примирить с разведенной женой, никак не веря, что наш разрыв давно решенное дело и что мы живем вместе только потому, что никак не можем разменять квартиру.
Мать работала в прачечной; от долгой изнурительной работы во влажном воздухе, на сквозняках у нее часто болели почки — каждую весну начиналось обострение, и ее увозили в больницу.
В то воскресенье я, как обычно, навестив мать в больнице, зашел в «стекляшку» около трамвайной остановки, выпил чашку кофе, закурил и стал дожидаться трамвая. День был яркий, теплый. Я стоял в раздумье: ехать домой еще было рано — по воскресеньям к бывшей жене приходил новый поклонник; близкий приятель уехал отдыхать на юг. Среди ожидающих трамвай я вдруг заметил молодую женщину — она стояла в стороне, в солнечной дымке и, опустив голову, сосредоточенно смотрела под ноги. Упавшие волосы почти закрывали ее лицо, виднелся только профиль, острый и белый, словно вырезанный из бумаги. Я подошел и, стараясь быть ненавязчивым, спросил:
— Вы тоже из больницы?
Женщина порывисто подняла голову, откинула со лба волосы, внимательно посмотрела на меня; у нее оказались удивительные глаза — золотистые с коричневыми крапинками.
— Да, из больницы.
Кроме ее необычных глаз, я сразу отметил ее настороженность, внутреннее напряжение. Мне захотелось немного взбодрить печальную особу, сказать какие-то хорошие слова, что-нибудь вроде того, что все плохое проходит и что в такой замечательный день просто нельзя предаваться унынью, но я выдавил совсем другое, да еще бесцеремонным тоном:
— Давно ни с кем не знакомился.
Женщина смутно улыбнулась.
— Непохоже. У вас это получается вполне профессионально.
— Ну, что вы! — я даже обиделся. — Не до этого было. У меня больна мать. Правда, она уже чувствует себя получше. Наверно, на той неделе выпишут. А у вас кто в больнице?
— Знакомый, — женщина понизила голос.
— С ним что-нибудь серьезное?
Она уклончиво пожала плечами.
Показался трамвай.
— Давайте пройдемся до метро? — я показал на тропу вдоль трамвайной линии. — Погода отличная. Вы не очень спешите?
— Спешу, — женщина покачала головой… — Поговорим в следующий раз. До воскресенья! — она слабо повела рукой и вошла в вагон.
В следующее воскресенье погода была пасмурная, с беспокойным небом. Я приехал к матери одним из первых и вышел из отделения раньше обычного; около больничных ворот сел на лавку, закурил. Вскоре показалась она, женщина с бумажным профилем. Приветливо поздоровалась, села рядом и тоже закурила.
— Как ваша мама? Она давно в больнице? — мягко сложив руки на груди, она повернулась и приготовилась слушать.
Я рассказал о матери, назвал свое имя, спросил, как зовут ее.
Она глубоко вздохнула.
— Дай бог, чтобы все обошлось с вашей мамой… Меня зовут Лена… А мой знакомый лежит в неврологическом отделении.
Она достала из сумки фотографию мужчины и взволнованно посмотрела на нее. Потом протянула мне.
— Он журналист.
На снимке был запечатлен мужчина среднего возраста с пухлым, безвольным лицом, на котором выделялись длинные, прямо-таки женские, ресницы. Взгляд мужчины выражал какую-то важность, а может, утомленность не понятно от чего.
— Внешне он не мой тип, — сказала Лена. — Мне нравятся мужчины высокие, худые. А он среднего роста и у него слишком картинные черты лица. Но он личность. Очень одаренный человек, который так и не нашел себя.
— Несостоявшаяся личность, — вставил я.
— Не совсем так, — внезапно Лена оживилась, даже повернулась ко мне. — Представьте себе юношу, выросшего в обеспеченной семье. Его мать работала в Министерстве культуры, отец — полковник. После развода родителей Толя — его зовут Анатолий — остался с матерью в хорошо обставленной квартире. Он учился в ГИТИСе на театроведческом факультете; в их доме вечерами собирались студенты, актеры. После окончания института мать устроила его в ВТО инспектором по периферийным театрам. В провинции, как вы догадываетесь, его встречали лучше нельзя — ведь все хотят, чтобы о них в Москве написали хорошо… А разные актрисули просто висли на нем. У него было множество романов, — она все теребила в руках фотографию журналиста. — Он прекрасно знает женщин и говорит им то, что они хотят слышать, и с каждой ведет себя по-разному… А говорит он красиво! «Люди познаются в проживании», «я завышаю женщин», «каждый имеет право на непонимание», «охранность»… Когда я с ним познакомилась, он прямо околдовал меня.
— Словесный треп, — заключил я.
— Не совсем так… он много знает и способный от природы, пишет хорошие стихи и рассказы о любви… используя свой богатый опыт, — Лена горько усмехнулась. — Неплохо рисует, немного играет на фортепьяно, но ему не хватает усидчивости… Берется за несколько дел одновременно и ни одного не доводит до конца. Он непостоянный, немного капризный. Но, представляете, все делает выше среднего уровня. Он очень способный. И потом — интеллигентный, а интеллигентность — это духовность, духовные интересы, ведь так? — Лена сузила глаза.
Я неопределенно хмыкнул и чуть не сказал вслух: «Чувствуется, все это вы долго держали в себе и теперь обрушили на меня. Только зачем?»
