(исключая умников, которые строят из себя дураков; таких хитрецов распознать несложно). Есть простодушные, безвредные дурачки, на которых и обижаться нельзя. Такой простодушный дурачок, заметив, что вы рисуете, случайно, если не сказать нарочно, беззлобно бросит:
— Художник от слова худо, — и расплывется в блаженной улыбке.
Есть круглые дураки, которые начисто лишены возвышенных чувств, но постоянно всех поучают. Круглый дурак непременно вам скажет:
— Не картина, а ерунда. Я лучше нарисую. Художник должен рисовать так, чтоб все было понятно.
Круглый дурак упрям, и не пытается ничего понять. Ему не нравится — и все!
Но самые опасные — дураки с претензией. Это очень агрессивные люди. Они постоянно рвутся к власти над родными и знакомыми, над соседями и сослуживцами, над городами и странами. Дурак с претензией говорит:
— Все художники — бездельники и деньги гребут лопатой. И кто только платит за такую мазню?! Будь моя воля, я бы всех этих малевальщиков отправил на лесоповал!
Понятно, интеллигентный человек никогда такое не скажет. Интеллигентность — это врожденная культура, в основе которой лежат духовные интересы, стремление ко всему возвышенному, в том числе к искусству и благородным поступкам. Многому можно научиться, но нельзя научиться быть интеллигентным. Как ни пыжься, манеры будут неестественными, поступки нарочитыми, слова корявыми. Интеллигентность нельзя привить, она передается по наследству. И вытравить нельзя. Можно человека заставить делать что угодно, но мыслить он все равно будет по-своему.
В общежитии жил эвакуированный из Ленинграда инженер Евграф Кузьмич, «представитель старой интеллигенции», как его называли умные люди, а дураки и завистники — «гнилым интеллигентом». По вечерам Евграф Кузьмич у коптилки читал книги. Из его приоткрытой двери в коридор падала полоса света. Я заглядывал внутрь комнаты — Евграф Кузьмич сидел на фанерном ящике, попыхивал самокруткой и, то и дело поправляя пенсне, бормотал:
— Ну и ну, любезные мои! Ну и ну!
Драное пальто, потертый костюм и две связки книг — остатки «прежней роскоши» — вот и все, что захватил из Ленинграда пожилой инженер, но когда я попадал в его прокопченную, прокуренную комнату, мне казалось, я попадаю в большую, светлую галерею. Евграф Кузьмич угощал меня чаем — заваренной горелой коркой хлеба, показывал репродукции с картин великих мастеров и мягко, ненавязчиво учил «смотреть живопись».
— Это Шишкин, великий пейзажист. Вот «Корабельная роща». Смотри, какие роскошные сосны, как золотятся на солнце. И прямо пышут жаром, верно? А как выписаны ветви и хвоя! Какая любовь к нашей прекрасной природе!.. Да-а, любезный, такую картину увидишь один раз и запоминаешь на всю жизнь. Такое редко забывается… А это «Дорога во ржи». Какой простор, а? Какая ширь! Слышишь шелест колосьев, пение жаворонка?! А могучие дубы-исполины как бы подчеркивают пространство. Что и говорить мы, любезный, привыкли к пространствам нашей средней полосы. Нам было б тесно, например, в тайге или в горах… Да-а, Шишкин великий художник, да что там — гениальный!
Евграф Кузьмич доставал новую папку.
— …А это Левитан. Вот «Омут». Какая строгость и величие в картине! И как она наводит на размышление! А это «Золотая осень». Обрати внимание, любезный, на сочные краски. Воздух прозрачный, все дышит покоем. Чувствуешь, прямо повеяло сладким запахом осенней листвы?! А это «Март». Здесь все звенит. Картина создает приподнятое настроение, уверенность, что впереди много хорошего. Ты чувствуешь?! Чувствуешь, что все пройдет, изменится к лучшему и впереди нас ждет много хорошего?! Искусство и должно давать надежду на лучшую жизнь…
Евграф Кузьмич брал очередную папку и продолжал в приподнятом настроении:
— А это волшебник Куинджи. «Ночь на Днепре». Какое высочайшее мастерство! Такие холодные тени и река серебрится под луной. Тебя потрясает? Мурашки бегут по спине? То-то! И обрати внимание, любезный, как светится луна. Когда Куинджи выставил эту картину, многие подумали — за луной спрятана лампочка. Подходили, заглядывали за картину, обвиняли художника в шарлатанстве. Эх! Все необычное в искусстве невежественные люди встречают в штыки. И не только в искусстве. Человека, который придумал зонт и отважился выйти с ним на улицу, закидали камнями…
Евграф Кузьмич называл себя коллекционером, собирателем редких книг. Как все коллекционеры, он был счастливым человеком. В те тяжелые годы многие за бесценок отдавали дорогие вещи. Я собственными глазами видел, как на барахолке за буханку хлеба музыкант отдал скрипку; поцеловал инструмент и, чуть не плача, отдал какому-то барыге. Кто знает, может музыканта дома ждали голодные дети?! Евграф Кузьмич не продал ни одной из своих книг, правда, у него и детей не было.
В те мрачные годы комната Евграфа Кузьмича мне казалась настоящим музеем, хранилищем бесценных вещей; в ней я ежедневно открывал неведомые пласты в искусстве, и что особенно важно — старый инженер вселял в меня свою влюбленность в живопись, я выходил из его комнаты насквозь пропитанным этой влюбленностью. Под руководством Евграфа Кузьмича я сделал головокружительный скачок (в смысле восприятия живописи). Это восприятие, словно пожар, охватывало меня со все нарастающей силой. В конце концов я почувствовал внутри такое адское пламя, что заболел — наполовину сошел с ума. В те дни во сне я писал картины не хуже Шишкина, Левитана и Куинджи, а иногда даже лучше. Я поправился только когда мне с превеликим трудом родители достали цветные карандаши.
Я начал делать копии с картин великих мастеров, но удивительная вещь — как ни старался, все получалось блекло и невыразительно — какой-то компот, жалкое подобие оригинала. И здесь во мне забушевал пожар другого рода — пожар сомнения: «получится ли из меня художник вообще?».
— Получится, я в этом не сомневаюсь, — сказала мать. — Самое горькое разочарование — разочарование в себе, когда душа в смятении и думаешь: «Для чего я? Смогу ли что-то сделать?». Нельзя сомневаться в себе.
— Не художник, так инженер из тебя получится, — заявил отец. — Инженер должен уметь рисовать, уметь объемно представлять детали, в разных проекциях…
— Как это не получится? — удивился Евграф Кузьмич. — Не сгущай краски. Художник это состояние души. В этом плане ты уже зашел далеко. И если взялся за кисть или за перо, должен верить, что сделаешь что-то значительное. Конечно, не сразу. Надо учиться, досконально изучать великих мастеров, их умение выражать главное и внимательно относиться к мелочам. Помни, картина останавливает время, на ней навсегда остается прекрасным лицо или пейзаж.
Я снова засел за копии. Все основное из работ великих мастеров перенес на бумагу один к одному, а в мелочах кое-что изменил, вернее добавил кое-какие мелочи, которые на мой взгляд художники упустили из виду. Так над «Дорогой во ржи» я нарисовал самолет, чтобы дополнить и усилить «пространство» Шишкина. В «Золотой осени», по моему мнению, Левитан забыл изобразить лодку с рыбаком, и я исправил его оплошность. «Березовую рощу» Куинджи я заселил зверями — они явно просились на полотно.
— Неплохо, неплохо, любезный, — сказал Евграф Кузьмич, разглядывая мои работы. — Не перевелись еще таланты на нашей земле. Это как глоток свежего воздуха — он нам не повредит… У тебя богатейшая фантазия и все прочее, но, как бы это помягче сказать… Понимаешь, любезный, твой летательный аппарат прекрасен, спору нет, но здесь он ни к селу ни к городу. Грохот его мотора заглушает шелест колосьев, трель жаворонка. Уже нет спокойствия, умиротворения в картине. Не дай бог он еще грохнется и все поле сгорит дотла… И твой рыбак хорош, ничего не скажешь. Сразу видно, по экипировке, оснастке, он мастер своего дела. Гений рыбалки! И смотришь только на него, он главное пятно на картине. А осень отошла на второй план и уже не будоражит наши чувства. Ты понимаешь, о чем я говорю? Твоего бы рыбачка на отдельную картину, это совершенно самостоятельный сюжет. Нарисуй его отдельно и покрупнее. Попробуй, у тебя получится. И это будет замечательная работа. А Левитана оставь в покое. Пожалей его… То же самое и с Куинджи. У тебя получился, как бы это поточнее сказать, заповедник что ли. Увидел бы Куинджи — зарыдал. В эту рощу без страха уже не войдешь, звери растерзают. Пожалуйста, загони их всех в зоопарк, у тебя это прекрасно получится, вот увидишь. А «Рощу» оставь как есть, так приятно погулять среди прохладных берез.
Евграф Кузьмич положил мне руку на плечо.
— Для чего нужно изучать великих мастеров? Чтобы отталкиваться от них, а дальше идти своей
