операция.
— Все понял, не надо лишних слов. Значит так: вон там есть проселок, сделаете петлю, но в Истру попадете, — он показал на кусты, меж которых петляла проселочная дорога.
По этому объездному проселку, подпрыгивая на ухабах, мы миновали кустарник, затем осиновый перелесок и въехали в смешанный лес со множеством луж на дороге. В лесу пришлось покрутиться — дорога постоянно вытворяла крутые зигзаги, по кузову хлестали ветки деревьев, но, к счастью, на дороге не было завалов, и лужи оказались не топкими. Короче, через час мы въехали в Истру.
Глава восьмая. Доброе сердце и золотые руки Алексея Неведова. Я становлюсь ассистентом хирурга
С угрюмой покорностью Альма вошла вслед за мной в ветеринарную лечебницу. Она чувствовала, что ей предстоит серьезная операция, но полностью доверяла мне, знала — я ничего плохого ей не сделаю.
В приемной за столом пожилая женщина что-то записывала в журнал; увидев Альму, покачала головой:
— Подождите минутку, сейчас врач Алексей Неведов освободится.
Вскоре из комнаты с надписью «операционная» вышла девчонка с кошкой на руках. За ней показался светловолосый парень в белом халате.
— Вот Алексей тебе тяжелая больная, — сказала ему женщина, кивнув на Альму.
— Кто ж это ее так? — обратился Алексей ко мне.
— Какие-то негодяи. Может, собаколовы, может, хотели сшить шапку, ведь у нее красивая рыжая шерсть, — дальше я коротко рассказал о нелегкой судьбе Альмы.
— Да, барышня красивая, — вздохнул Алексей и, осмотрев Альму, добавил: — Такое впечатление, что ее не только душили, но и били чем попало, что было под рукой… Ладно, попробуем зашить, но вы должны мне помочь, хорошо?
Не раздумывая, я согласился.
Алексей сделал Альме укол, а мне сказал:
— Как только наркоз начнет действовать, положите ее на стол. И разведите марганцовку, — он показал на раковину, где стояла трехлитровая банка и пузырек с кристаллическим порошком.
Когда Альма уснула, Алексей стал выстригать шерсть вокруг ее раны, а я смывал шерстинки марганцовкой.
— Лейте больше, не жалейте марганцовку, — то и дело повторял Алексей.
Потом он, через каждые два-три сантиметра, сшивал края раны, а я обрезал нитки и завязывал их узлами. Как ни странно, все это я проделывал довольно спокойно и умело, меня даже похвалил Алексей.
Вы, ребята, конечно, знаете, что есть люди, которые при виде крови падают в обморок. Я не падаю, не потому что бесчувственный или вообще кровожадный, а потому что за свою жизнь насмотрелся всякого и не раз перевязывал раны, делал уколы и прочее. К тому же, когда речь идет о жизни и смерти, у нас появляются недюжинные силы и отвага, и мы делаем то, что в обычной обстановке никогда бы не сделали. Тому масса примеров, и вы, наверняка, о них слышали и, может быть, сами совершали нечто героическое.
Но вернусь к нашей операции. Самым сложным местом оказалась глубокая рана на горле Альмы. Там Алексей вначале сшивал подкожную ткань, сшивал тонкой жилкой, а мне пояснял:
— Эта жилка называется кетгут, она внутри рассасывается. Сейчас еще стянем кожу, двумя швами и между ними вставим резиновую трубочку катетер, на случай воспаления.
Так он и сделал — разумеется, с моей помощью. Операция закончилась. Можно сказать, мы заново пришили Альме голову. Конечно, это преувеличение, но внешне все именно так и выглядело. Я нарочно подробно рассказал об операции, поскольку она была первой по своей сложности в моей жизни. Позднее я еще несколько раз зашивал собакам раны (правда, мелкие) и в какой-то момент вообразил себя настоящим хирургом. Даже подумал: «А не забросить ли мне писанину и не стать ли ветеринаром, ведь, наверняка, на новом поприще добьюсь большего, чем в литературе». Этими смелыми мыслями я поделился со своим другом, драматургом Валерием Ивановичем Шашиным, который, нельзя сказать, что не любит животных, скорее он к ним равнодушен. Выслушав меня, Шашин насмешливо бросил:
— Ты такой же ветеринар, как я танцор Большого театра.
Потом, сообразив, что переборщил, протянул:
— Ну, вообще-то, попробуй. Ты рукастый, может, у тебя и получится.
Альма уже стала приходить в себя. Алексей сделал ей укол антибиотика и протянул мне мазь «левомеколь»:
— Намажьте нашу работу. И дома мажьте. Перевязывать не надо, так быстрее заживет. Через три- четыре дня привозите собачку, посмотрим, как заживает. Она молодая, все должно зажить. Тогда снимем швы. Шерсть отрастет и шрам не будет виден.
От денег Алексей отказался наотрез.
— Я работаю не ради денег, — сказал. — Я люблю животных. Особенно собак. И люблю свою работу.
Надо сказать, в то время все ветлечебницы были государственными и бесплатными — не то что теперь… Недавно я подобрал ворону с перебитым крылом и в ветлечебнице за ее осмотр с меня взяли пятьсот рублей, а за лечение — две тысячи. Ну, какая старушка-пенсионерка может теперь лечить своих питомцев?!
Альма еще окончательно не отошла от наркоза и была очень слаба, поэтому я отнес ее к машине и положил на заднее сиденье, а сам вернулся в приемную. Дежурная записала нас с Альмой в журнал и пожелала «скорейшего выздоровления».
Когда я вновь подошел к машине, Альма уже выглядывала в окно и виляла хвостом. Взгляд у нее уже был вполне осмысленным.
— Все, дорогая, кончились твои мучения. Больше тебя никому не отдам, — сказал я, отъезжая от лечебницы.
Альма в ответ потянулась ко мне и благодарно лизнула в щеку.
Так, спустя четыре месяца, Альма снова оказалась у меня. На этот раз навсегда.
Глава девятая. На даче
Я решил, пока Альма не поправится полностью, обосноваться на даче. Во-первых, участок находился всего в семнадцати километрах от Истры, куда Альму предстояло возить. Во-вторых, началось лето, и жить на природе для больной собаки было как нельзя кстати.
Участок Альме понравился. Да и как он может не понравиться — целых шесть соток, гуляй, сколько хочешь! И никаких грядок, которые надо охранять. И не колючий кустарник, а высокие березы и ели. И не изгородь из досок, а сетка-рабица — прекрасный обзор на все четыре стороны! Ну и, конечно, отличное жилище: не картонная коробка, а брусовой дом (немного аляповатый наш с братом самострой), но с мансардой и печкой-«буржуйкой», да в придачу сарай-мастерская с душем — и все это в полном распоряжении Альмы.
Но главное — звуки и запахи. На птицеферме не смолкал гул с Ленинградского шоссе, по ночам тоскливо выли соседи — сторожа «огородов», а на участке стрекотали кузнечики, в дренажной канаве устраивали концерты лягушки, на крыше дома хлопотали сороки, из леса доносилось кукование, а по ночам в ветвях берез пели соловьи.
Что касается запахов — ну, какие могли быть запахи на птицеферме, если в овраге была свалка?!
