говорил: «Великие произведения искусства потому и великие, что понятны всем».
Я с готовностью согласился и с парнем, и с Львом Николаевичем.
— Хотя, — парень вдруг засмеялся, — формалисты со своей красивостью нужны — после них особенно ценишь реалистов, согласны?
Я подтвердил, что все жизненное, правдивое мне гораздо интересней самой захватывающей выдумки.
— Потому вот и катаюсь по Подмосковью со своим другом, — заключил я и, обернувшись, показал на Челкаша, а он… он сидел перед этюдником и, высунув язык от усердия, что-то старательно выводил лапой на работе художника.
Мы подбежали к нему и ахнули — на почти законченном этюде темнели отпечатки лап. Челкаш так увлекся, что я с трудом оттащил его от этюдника.
— Ты что делаешь?! Кто тебя просил?! Всю работу испортил! — я и смеялся и отчитывал «новоиспеченного художника».
Парень тоже смеялся:
— Решил подрисовать что-то. Ничего, сейчас исправим. Не ругайте его, не такая уж провинность с его стороны.
А Челкаш и не чувствовал себя провинившимся, он чувствовал себя обиженным — он не любит, когда над ним смеются (как и многие люди, кстати).
В общем, в тот день Челкаш открылся в новом качестве, и по возвращении в Москву, чтобы поощрить его склонность к творчеству, я купил ему гуашь. С того дня он рисовал каждый день; я открывал банки с краской и стелил на полу лист бумаги, и он начинал рисовать: поочередно окунал лапу в банки и выводил на бумаге разноцветные линии; когда они пересекались, получалось нечто таинственное. Закончив очередную «картину», Челкаш на трех лапах скакал в ванную и я тщательно отмывал его лапу-«кисть». А его «картину» вешал на стену.
Скоро Челкаш натворил столько «картин», что квартира превратилась в галерею. Приятелям я подробно объяснял тайный смысл творений Челкаша.
— Ладно врать-то! — возмущались приятели. — Если занялся абстрактной живописью, так и скажи! Нечего все валить на Челкаша.
Челкаш возмущался — выходил на середину комнаты и гавкал, подтверждая, что именно он, а не кто иной, автор «картин». В конце концов приятели ему поверили — все, кроме писателя-историка Михаила Никитича Ишкова.
— Не верю, хоть лопни! — кричал писатель.
Пришлось Челкашу при нем продемонстрировать свое мастерство. Он выдал одну из лучших своих «картин» — что-то очень похожее на водохранилище, где «подправил» этюд художника. Писатель-историк был ошеломлен и сразу купил эту «картину» за довольно приличную сумму — на десять котлет Челкашу. Ну да ладно, хватит об этом, вернусь на водохранилище.
Глава восьмая. В деревне
Так вот, извинившись за «живопись» Челкаша, я спросил у художника Володи, есть ли в деревне магазин — хотел купить в дорогу конфет (у нас с Челкашом общее пристрастие к сладкому).
— Магазин есть, но не знаю, как он работает. Я только вчера приехал. Живу в Волоколамске, а здесь у меня мать.
Мы с Челкашом пошли в деревню и у первого дома встретили девчонку — она подзывала к себе котенка, сидевшего на заборе.
— Привет! Как жизнь? — обратился я к ней.
— Хорошо, — девчонка погладила Челкаша, который с бурной радостью подбежал к ней.
Твой котенок?
Нет. Я хочу его спрятать от Полкана, он выбежал со двора. Он кошконенавистник. А котенок Муркин. Она в продмаге живет, — девчонка махнула в конец деревни.
Так мы узнали местонахождение магазина и по пути к нему встретили, по всей видимости, «кошконенавистника» — пса непонятной масти, обладателя темной гривы. Он изображал хозяина деревни — гордо задрав голову, величественной походкой обходил дворы и кого-то высматривал. Увидев Челкаша, нахмурился, но тут же вильнул хвостом — я же говорил, Челкаш прямо излучал дружелюбие.
Купить что-либо мы не смогли — на двери магазина висела записка: «Перерыв с 12–16 часов». Мы направились к Малышу, но в середине деревни нас окликнул мужчина в ковбойке:
— Можно вас на минутку?
Когда я подошел, мужчина попросил:
— Помогите, пожалуйста, поставить бревно, — он показал на свежеошкуренный кругляк, лежащий у недостроенного сруба; бревна были пахучие, с прожилками смолы, будто сливочные, как пирожные «Наполеон».
— Собираете второй дом? — поинтересовался я.
— Нет, берите выше. Баньку! Вы, небось, горожанин. У вас ванная, душ, но это так — поплескаться, а русская банька для здоровья, так-то. Я большой любитель баньки. Да вот помощник в отъезде. Сын с женой в город поехали, а мы с дочуркой при хозяйстве, — мужчина показал на палисадник, где босоногая девчонка раскачивала качели с куклой.
На «раз, два, три» мы с мужчиной подняли кругляк и поставили на сруб.
— Ну вот, венец замкнули, спасибочко! — вздохнул мужчина. — Потом обошью сруб изнутри доской из осины, и банька будет у-у! Поддам парку, от досок запах у-у!.. Несведущие говорят: «Осина не горит без керосина». А я вам скажу — осина самое полезное дерево… Ею чистят и самовар, и печку. Пару полешек положил — и нагар счищает.
Мужчина еще раз поблагодарил меня и пожал лапу Челкашу, который пялился на сруб, причмокивал и пускал слюну от восторга.
— Вот закончу баньку, приезжайте. Попаритесь, потом на себя ведро холодной воды ба-бах! — сразу годков десять скинете.
— Если окажемся в этих местах, обязательно к вам заглянем, — сказал я, и мы с Челкашом затопали по дороге. Сделали несколько шагов и услышали:
— Дядя! — к нам бежала дочь любителя банного дела; подбежала и протянула мне яблоко, а Челкашу баранку.
Я горячо поблагодарил девчушку за угощение; Челкаш собрался лизнуть ей руку, но пока грыз баранку, девчушка убежала.
Я уже говорил, что Челкаш со всеми излишне ласков, всем навязывает свою дружбу — и не только людям, но и животным. Такой у него характер и стиль общения.
Как известно, открытому ко всем человеку достается немало неприятностей. То же самое и собаке. Выходя из деревни, Челкаш увидел гусей, заулыбался и, в расчете на отзывчивость птиц, направился к ним виляющей походкой; и поплатился за свое дружелюбие — гусак принял враждебную позу, грозно загоготал и ущипнул Челкаша за хвост — возможно, решил, что мой друг хочет увести одну из его гусынь.
Потом Челкаш заметил поросенка — тот лежал в луже и похрюкивал от удовольствия. В знак особого расположения, Челкаш лизнул толстяка в ухо, но тот не оценил душевный порыв моего друга — вскочил и помчался к дому.
И все же Челкаш подружился с одним представителем деревенской живности — с индюком. Даже подвел его ко мне и попросил прокатить своего нового друга на Малыше.
— Пожалуйста! — я открыл дверь машины, но индюк попятился — испугался.
В общем, мы покидали деревню в благодушном настроении, не считая синяка на моей ноге — в какой-то момент меня сзади боднул козел. Не знаю, что на него нашло, чем я ему не понравился? Возможно, принял меня за иностранного шпиона, ведь я время от времени кое-что фотографировал. А может, как блюститель нравственности, посчитал, что у меня чересчур легкомысленные брюки (я был в шортах), а на
