Она сказала.
Позднее Элиза во время одного из своих быстрых налетов из кухни бесшумно возникла возле них.
— Кто тут? Кто тут? — сказала она, подозрительно вглядываясь в темноту.— А? Э? Где Юджин? Кто- нибудь видел Юджина?
Она прекрасно знала, что он здесь.
— Да, я здесь,— сказал он.— Что тебе нужно?
— А! Кто это с тобой? Э?
— Со мной мисс Браун.
Почему бы вам не посидеть тут, миссис Гант? — сказала «мисс Браун».— Вам же, наверно, жарко, и вы устали.
О! — неловко сказала Элиза.—Это вы, «мисс Браун»? Я не могла разглядеть, кто тут.— Она включила тусклую лампочку над дверью.— Здесь очень темно. Кто-нибудь может сломать ногу на ступеньках. Вот что я вам скажу,— продолжала она светским тоном,— как легко дышится на воздухе. Если бы я могла все бросить и жить в свое удовольствие…
Она продолжала этот добродушный монолог еще полчаса, все время быстро зондируя взглядом две темные фигуры перед собой. Потом нерешительно, неуклюже обрывая одну фразу за другой, она вернулась в дом.
— Сын,— тревожно сказала она перед уходом, — уже поздно. Ложись-ка ты спать. Да и всем пора.
«Мисс Браун» любезно согласилась и направилась к двери.
— Я пошла. Я что-то устала. Спокойной ночи.
Он неподвижно сидел на перилах, курил и прислушивался к звукам в доме. Дом отходил ко сну. Ок поднялся по черной лестнице и увидел, что Элиза собралась удалиться в свою келью.
Сын,— сказала она тихо, несколько раз укоризненно покачав сморщенным лицом.— Вот что я тебе скажу — мне это не нравится. Это нехорошо, что ты так
поздно засиживаешься наедне с этой женщиной. Она тебе в матери годится.
Она ведь у тебя живет? — сказал он грубо.— Не у меня. Я ее сюда не звал.
Во всяком случае,— обиженно сказала Элиза,— и с ними не якшаюсь. Я держу свою голову высоко, не хуже других.— Она улыбнулась ему горькой улыбкой.
Ну, спокойной ночи, мама,— сказал он с болью и стыдом.— Забудем о них хоть на время. Какое это имеет значение?
Будь хорошим мальчиком, — сказала Элиза робко. Я хочу, чтобы ты был хорошим мальчиком, сын.
В ее тоне была виноватость, оттенок сожаления и аяния.
— Не беспокойся! — сказал он резко, отворачиваясь, как всегда болезненно пронзенный ощущением детской невинности и упорства, которые лежали в основе ее жизни.— Не твоя вина, если я не такой. Я тебя не виню. Спокойной ночи!
Свет в кухне погас, он услышал, как тихонько стукнула дверь его матери. По темному дому веяли прохладные сквозняки. Медленно, с бьющимся сердцем, он начал подниматься по лестнице.
Но на темной лестнице, где звук его шагов глох в толстом ковре, он столкнулся с телом женщины и по благоуханию, похожему на аромат магнолии, узнал миссис Селборн. Они вцепились друг другу в плечи, застигнутые врасплох, затаившие дыхание. Она наклонилась к нему, и по его лицу, воспламеняя щеки, скользнули пряди ее белокурых волос.
— Тсс! — прошептала она.
И секунду они простояли, обнявшись, грудь к груди,— единственный раз соприкоснувшись так. Затем, получив подтверждение темному знанию, которое жило в них обоих, они разошлись, разделив жизнь друг друга, чтобы и дальше встречаться на людях со спокойными, ничего не говорящими глазами.
Он бесшумно нащупывал дорогу в темном коридоре, пока не добрался до двери «мисс Браун». Дверь была чуть-чуть приоткрыта. Он вошел.
Она забрала его медали, все медали, которые он получил в школе Леонарда — одну за искусство ведения спора, одну за декламацию и одну, бронзовую, за Вильяма Шекспира. «V. III. 1616—1916» — пошла за дукат!
У него не было денег, чтобы платить ей. Она не требовала много — одну-две монеты каждый раз. Дело, говорила она, не в деньгах, а в принципе. Он признавал справедливость такой точки зрения.
— Если бы мне были нужны деньги, — говорила она,— я бы не стала путаться с тобой. Меня каждый день кто-нибудь да приглашает. Один из богатейших людей города (старик Тайсон) пристает ко мне с самого моего приезда. Он предложил мне десять долларов, если я поеду покататься с ним в автомобиле. Твои деньги мне не нужны. Но ты должен мне что-нибудь давать. Хоть самую малость. Без этого я не смогу чувствовать себя порядочной женщиной. Ведь я не какая-нибудь потаскушка из общества вроде тех, которые шляются по городу каждый день. Я слишком себя уважаю для этого.
Поэтому вместо денег он давал ей медали, как залоги.
Если ты не выкупишь их,— сказала «мисс Браун»,— я отдам их своему сыну, когда вернусь домой.
У вас есть сын?
— Да. Ему восемнадцать лет. Он почти такой же высокий, как ты, и вдвое шире в плечах. Все девушки от него без ума.
Он резко отвернул голову, побелев от тошноты и ужаса, чувствуя себя оскверненным кровосмешением.
— Ну, хватит,— сказала «мисс Браун» со знанием дела,— теперь пойди к себе в комнату и немного поспи.
Но, в отличие от той первой в табачном городке, она никогда не называла его «сынком».
Бедняжка Баттерфляй, как тяжело ей было,
Бедняжка Баттерфляй так его любила…
Мисс Айрин Маллард сменила иголку граммофона в солярии и перевернула заигранную пластинку. Затем, когда торжественно и громко зазвучали первые такты «Катеньки», она подняла топкие прелестные руки, как два крыла, ожидая его объятия,— стройная, улыбающаяся, красивая. Она учила его танцевать. Лора Джеймс танцевала прекрасно: он приходил в бешенство, видя, как в танце ее обвивают руки какого- нибудь молодого человека. Теперь он неуклюже начал движение с непослушной левой ноги, считая про себя: раз, два, три, четыре! Айрин Маллард скользила и поворачивалась под его нескладной рукой, бестелесная, как прядка дыма. Ее левая рука касалась ею костлявого плеча легко, как птичка, прохладные пальцы вплетались в его горящую дергающуюся ладонь.
У нее были густые каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор; перламутрово-бледная кожа была прозрачной и нежной; подбородок полный, длинный и чувственный — лицо прерафаэлитских женщин. В прекрасной прямизне ее высокой грациозной фигуры таилась какая-то доля пригашенной чувственности, рожденной хрупкостью и утомлением; ее чудесные глаза были фиалковыми, всегда чуть- чуть усталыми, но полными неторопливого удивления и нежности. Она была как мадонна Луини — смесь святости и соблазна, земли и небес. Он держал ее с благоговейной осторожностью, как человек, который страшится подойти слишком близко, страшится разбить священный образ. Изысканный аромат ее тонких духов обволакивал его, как невнятный шепот, языческий и божественный. Он боялся прикасаться к ней — и его горячая ладонь потела под ее пальцами.
Иногда она тихо кашляла, улыбаясь, поднося к губам смятый платочек с голубой каемкой.
Она приехала в горы не ради собственного здоровья, а из-за матери — шестидесятипятилетней женщины, старомодно одетой, с капризным лицом, проникнутым безнадежностью старости и болезней. У старухи была астма и порок сердца. Они приехали из Флориды. Айрин Маллард была очень способной деловой женщиной, она служила главным бухгалтером в одном из алтамонтских банков. Каждый вечер Рэндолф Гаджер, президент банка, звонил ей по телефону.
Айрин Маллард закрывала телефонную трубку рукой, иронически улыбалась Юджину и умоляюще возводила глаза к потолку.
