нелепой судорожной веселости.
Ну,— печально сказала Элиза, щурясь над плитой,— попробуем хотя бы это рождество провести весело и спокойно. Кто знает, что будет! Кто знает! — Она покачала головой, не в силах продолжать. Ее глаза увлажнились.— Может быть, мы последний раз собрались все вместе. Старая болезнь! Старая болезнь! — сказала она хрипло, поворачиваясь к нему.
Какая старая болезнь? — спросил он сердито.— Господи боже, почему ты не можешь сказать прямо и ясно?
— Сердце!-—прошептала она с мужественной улыбкой.—Я никому ничего не говорила. Но на прошлой неделе… я уже думала, что пришел мой час.— Это было произнесено зловещим шепотом.
— О господи! — простонал он.— Ты будешь жить, когда все мы давно сгнием.
Поглядев на его насупленное лицо, Хелен разразилась скрипучим сердитым смехом и ткнула его в ребра крупным пальцем.
К-к-к-к! Вечная история, разве ты не знаешь? Если у тебя удалят почку, сразу окажется, что ей пришлось еще хуже. Да, сэр! Вечная история!
Смейтесь! Смейтесь! — сказала Элиза, улыбаясь с водянистой горечью.— Но, может быть, вам уже недолго осталось надо мной смеяться.
Ради всего святого, мама! — раздраженно воскликнула дочь.— У тебя ничего нет. Не ты больна! Болен папа! И в заботах нуждается он. Неужели ты не понимаешь, что… что он умирает. Он, возможно, не доживет до конца зимы. И я больна. А ты переживешь нас обоих.
Кто знает,— загадочно сказала Элиза.— Кто знает, чья очередь наступит раньше. Вот только на прошлой неделе мистер Косгрейв, здоровее человека было не найти…
Начинается! — с безумным смехом взвизгнул Юджин в исступлении, мечась по кухне.— Черт побери! Начинается!
В эту минуту одна из старых гарпий, которые постоянно коротали в «Диксиленде» угрюмую зиму, возникла в дверях из полутьмы коридора. Это была крупная, костлявая старуха, давняя наркоманка, которая при ходьбе конвульсивно дергала худыми ногами и цеплялась за воздух скрюченными пальпами.
Миссис Гант,— сказала она, после того как долго и жутко подергивала отвисшими серыми губами.— Я получила письмо? Вы его видели?
Кого видела? А, подите вы! — раздраженно сказала Элиза.— Не понимаю, о чем вы говорите, да вы и сами не понимаете.
Жутко улыбаясь им всем и цепляясь за воздух, старуха удалилась, как ветхий фургон на разболтанных колесах. Хелен, увидев тупо ошеломленное лицо Юджина, его полуоткрытый рот, принялась хрипло хохотать. Элиза гоже лукаво рассмеялась и потерла широкую ноздрю;
Хоть присягнуть! — сказала она.— По-моему, она спятила. Она принимает какие-то наркотики — это точно. Как увижу ее, так прямо мороз по коже дерет.
Тогда почему ты держишь ее в доме? — возмущенно сказала Хелен.— Ради всего святого, мама! Ты могла бы избавиться от нее, если бы захотела. Бедняга
Джин! — снова засмеялась она.— Тебе всегда достается, а?
Близится час рождения Христа,— сказал он благочестиво.
Она рассмеялась; потом, глядя в никуда, рассеянно подергала себя за крупный подбородок.
Его отец почти весь день сидел в гостиной, устремив невидящие глаза на огонь. Мисс Флорри Мэнгл, сиделка, утешала его мрачным молчанием; она непрерывно покачивалась перед камином — тридцать ударов каблуком по полу в минуту,— крепко скрестив руки на жидкой груди. Иногда она начинала говорить о болезнях и смерти. На Ганта было больно смотреть, так он состарился и исхудал. Тяжелая одежда складками ложилась на его тощие бедра, лицо стало восковым и прозрачным — оно походило на громадный клюв. Он выглядел чистым и хрупким. Рак, думал Юджин, расцветает в нем, как какой-то ужасный, но красивый цветок. Его сознание оставалось ясным, не тронутым маразмом, но оно было печальным и старым. Говорил он мало, с почти смешной легкостью, но переставал слушать раньше, чем ему отвечали.
— Как твои дела, сын? — спросил он.— Все в порядке?
— Да. Я теперь репортер университетской газеты; может быть, на будущий год стану редактором. Меня приняли в разные общества,— продолжал он оживленно, обрадовавшись редкому случаю поговорить с кем-нибудь из них о своей жизни. Но когда он взглянул на отца, он увидел, что тот снова пристально смотрит на огонь. Юджин смущенно умолк, пронзенный острой болью.
— Это хорошо,— сказал Гант, услышав, что он перестал говорить.— Будь хорошим мальчиком, сын. Мы гордимся тобой.
Бен приехал домой за два дня до рождества; он бродил по дому, как призрак. Он уехал ранней осенью, сразу после возвращения из Балтимора. Три месяца он скитался один по Югу, продавая торговцам в маленьких городках место для рекламы на квитанциях прачечных. Он не говорил, насколько удалось это странное предприятие; его одежда была безукоризненно аккуратна, но сильно поношена, а сам он исхудал и был еще более яростно замкнут, чем прежде. В конце концов он устроился в газету в богатом табачном городе Пидмонте. Он должен был уехать туда после рождества.
Как всегда, он вернулся к ним с дарами.
Люк приехал из ньюпортской морской школы в сочельник. Они услышали его звучный тенор на улице — он здоровался с соседями. В дом он ворвался с сильным порывом сквозняка. Все заулыбались.
— Ну вот и мы! Адмирал вернулся! Папа, как делишки? Ну, бога ради! —кричал он, обнимая Ганта и хлопая его по спине.— Я-то думал, что увижу больного человека, а ты выглядишь как весенний цветок.
Ничего, мальчик, ничего. А ты как? — сказал Гант с довольной усмешкой.
Лучше быть не может, полковник. Джин! Как поживаешь, старый вояка? Отлично! — воскликнул он, не дожидаясь ответа.— Ну-ну, да никак это старый Лы-
сик! — воскликнул он, тряся руку Бена.— Я не знал, приедешь ты или нет. Мама, старушка,— сказал он, обнимая ее,— как дела? На все сто. Прекрасно! — завопил он, прежде чем кто-нибудь успел что-то ответить.
Погоди-ка, сын! Что такое? — воскликнула Элиза и отступила на шаг, разглядывая его.— Что с тобой случилось? Ты как будто бы хромаешь?
Он идиотски расхохотался при виде ее встревоженного лица и ткнул ее под ребра.
Уах-уах! Меня торпедировала подводная лодка,— сказал он.— Это пустяки,— добавил он скромно,— я отдал немного кожи, чтобы помочь знакомому парию из электротехникума.
Как? — взвизгнула Элиза.— Сколько ты отдал?
А, всего лоскуток в шесть дюймов,— сказал он небрежно.— Парень здорово обгорел, так мы с ребятами сложились и дали каждый по кусочку своей шкуры.
— Боже милостивый! — сказала Элиза.— Ты останешься хромым на всю жизнь. Это чудо, что ты еще можешь ходить.
— Он всегда думает о других, этот мальчик! — с гордостью сказал Гант.— Он рад бы сердце вынуть.
Моряк приобрел лишний чемодан и наполнил его по дороге домой разнообразными напитками для отца: несколько бутылок шотландского и ржаного виски, две бутылки джина, одна бутылка рома и по бутылке портвейна и хереса.
Перед ужином все слегка опьянели.
— Дайте бедному ребенку выпить,— сказала Хелен.— Это ему не повредит.
— Что? Моему ма-аленькому? Сын, ты не станешь пить, правда? — шутливо сказала Элиза.
— Не станет! — сказала Хелен, тыча его в ребра.— Хо-хо-хо!
И она налила ему большую рюмку виски.
— Вот! — весело сказала она.— Это ему не повредит!
— Сын,— сказала Элиза серьезно, покачивая своей. рюмкой.—Я не хочу, чтобы ты привыкал к этому.
Она все еще была: верна заветам почтенного майора.,
— Да! — сказал Гант.— Это тебя сразу погубит.
— Если ты привыкнешь к этой дряни, твое дело каюк, парень,— сказал Люк.—Поверь мне на
