Я пожала плечами:
– Если говорить о чем-то серьезном, то получается, что личная жизнь закончилась для вас в 1932 году. Ну а остальное не более чем сплетни.
Он мрачно посмотрел на меня:
– Ладно. Оставим это. Лучше пейте вино. Вам нравится?
Рассмеявшись, я сделала еще глоток и сказала:
– И вы еще спрашиваете! Хорошее саперави-то… Мы такой роскоши уже несколько лет лишены.
– В каком это смысле?
– Ну… Вроде как эмбарго…
– Что еще за эмбарго?! – Он резко поставил бокал на стол.
Мне стало совсем весело:
– Видите ли… Россия и Грузия… Дело в том, что наши страны находятся в состоянии… Как бы это лучше сказать… В состоянии конфликта. И поэтому введен запрет на продажу грузинского вина…
Сталин довольно близко подошел ко мне и сказал:
– Знаете, товарищ Санарова… Кроме вашего умения хорошо танцевать вы еще обладаете, так сказать, талантом…
Он сделал паузу, а я вопросительно захлопала своими удлиненными ресницами.
– Так вот. У вас, несомненно, дар есть – убеждать собеседника в своей правоте. Иначе я бы просто не стал с вами разговаривать. Но всякому рассказу должна быть мера.
– Уверяю вас, это чистая правда! – Отставив бокал в сторону, я поправила шарф. – Кроме того, разразился южноосетинский конфликт…
– Все!!! Хватит этой чепухи об эмбарго и русско-грузинской вражде! Пойдемте, – Сталин показал мне на дверь в углу комнаты.
Я всполошилась:
– А куда? Зачем?
– О политике там говорить будем. Обсуждать вашу контрреволюционную информацию…
Я и пискнуть не успела, как он за руку втащил меня в соседний кабинет, который оказался ни много ни мало как спальней.
– Что вы так смотрите? – спросил он, поставив меня спиной к платяному шкафу. – Считаете, что я бесконечно могу вашими глазами любоваться, на танцы цыганские смотреть, выслушивать все эти речи зажигательные?..
– С танцами это была ваша идея… – пискнула я, вертясь возле шкафа, как уж на сковородке.
Вместо ответа он крепко сжал меня в объятиях и поцеловал. И тут мою контуженную в НКВД голову переклинило – на меня враз, в одну секунду обрушилась такая нечеловеческая страсть, какой я не испытывала ни разу в жизни. Тоталитаризм, власть, харизма… Все это начисто лишило меня рассудка, и я, забыв обо всем на свете, отдалась своим чувствам.
Надо сказать, что в вопросе межличностных коммунистических отношений, который так тщательно исследовала моя сестра, мы просто нашли друг друга. Понимание между нами воцарилось сразу, поэтому от политических дискуссий мы очень быстро перешли к активным действиям.
– А как же гости? – спохватилась я часа через полтора, почему-то представив себе лицо расстроенного Клима Ворошилова.
– Разберутся гости сами, что им делать. Не маленькие уже, – ответил Сталин и добавил: – Дали им повод для разговоров. Вот пусть сплетничают…
После этого нас снова поглотило Дарьяльское ущелье страсти, и на разговоры мы больше не отвлекались.
В четыре часа утра по местному времени таймер безжалостно вернул меня к Натанычу.
Когда я в чем мать родила нарисовалась возле драгоценного дивана, мой друг просто подскочил на стуле:
– А!!! Золушка ты недоделанная! Что, вместо туфельки хрустальной лифчик с трусами потеряла?! Мы тебя для чего в прошлое посылали?! Нет, ты-таки скажи мне, для чего?! Чтобы историю исправлять! А ты чем там занимаешься? Верных ленинцев развращаешь?!
– Натаныч, заткнись и быстро дай мне халат! – Я заерзала на месте в тщетных попытках отыскать хоть какую-нибудь тряпку, чтоб укрыться.
– Халат тебе? А может, тебе еще мое благословение нужно? Ты должна была на банкете вопросы государственной важности решать! А вместо этого ты с кем-то в постели кувыркалась! Вот ответь мне, ответь, кого ты там соблазнила?!
– Сначала халат! – прорычала я.
– Да на!!! – вместо халата Натаныч швырнул в меня комком из несвежей рубашки и вытянутых треников.
Я стала старательно застегивать пуговки:
– Вот я тебе сейчас скажу, а ты меня потом до гробовой доски пилить будешь!
– Знаешь, я таки просто не понимаю, не понимаю!.. – снова возопил мой друг. – Если там Берии нет… И, пожалуйста, не говори, что меня на нем заклинило! Ну, если его там нет, то кто смог тебя так быстро уговорить? У тебя же времени было в обрез?
Я потупилась и молчала, спешно натягивая застиранные штаны. А Натаныч не унимался:
– Это я, идиот, отправил тебя туда на восемь часов. А если бы я таймер еще сильнее прокрутил, то ты бы там родить успела?! Да? Говори уже!
– Что тебе говорить? – сказала я заплетающимся от усталости языком.
– Имя! Имя мне назови!
Я прилегла на диван, подмяв под себя пыльную подушку:
– Тебе тут не нэкэвэдэ, чтобы человека влюбленного допрашивать.
Он с грохотом уронил на пол медную пластину, которой все это время размахивал, как боевым штандартом:
– Наташа Ростова ты наша! Подумайте-таки! Влюбилась она на первом балу! Давай колись уже, как его зовут!
Поняв, что проще уже ему сознаться, чем выслушивать поток ругательств, я зевнула и с блаженной улыбкой произнесла:
– Иосиф Джугашвили.
Мне показалось, что Натыныч сейчас расплачется:
– Ты!.. Ты!.. – Не зная, какую еще гадость кинуть мне в лицо в качестве обвинительного приговора, он закричал: – Ты заклеймила позором всю свою семью! Прадед твой небось рыдает на небесах, глядя, как низко ты пала!
– Да брось ты, Натаныч! – рассмеялась я. – Разве ж это падение? Это, наоборот, прыжок с шестом на верхнюю ступеньку лестницы…
Запустив в меня клубком проводов, расстроенный гений пошел к плите и стал шумно возиться с чайником. Немного успокоившись после трудотерапии, он вернулся и стал уже менее зло меня подкалывать:
– Слушай, а скажи-ка мне… Ну все-таки… Ты спуталась с ним по зову сердца или только для того, чтобы страну спасти?
– Чаю хочу… – Я пошлепала босыми ногами на кухню и решила, что притащившийся за мной Натаныч заслуживает откровенного признания. – Во-первых, не спуталась, а ответила взаимностью на проявленные чувства. А во-вторых, сделала я это по причине душевной боли за судьбу отечества и вследствие сильной влюбленности.
Мой распереживавшийся исповедник побросал пакетики чая в страшенные кружки с отколотыми ручками, сел в кресло и, громко размешивая сахар, стал копать дальше:
– Слушай, Мата Хари, а ведь у него вкус-то, надо сказать, неплохой. Губа не дура, можно сказать. Шутка ли? Такую бабу отхватить!
– Заткнись, – вяло сказала я и налила чай в блюдце.
Но он даже не думал останавливаться и продолжил столь волнующую для него тему:
