здесь, в 1937 году. Он все внимательно выслушал и поклялся все исполнить в точности.
– Это вы с ним тогда в Кремле об этом говорили? Так давно? – я не могла поверить в то, что слышу.
– Да, – Сталин расстегнул верхнюю пуговицу на мундире и поправил воротник. – А потом, спустя некоторое время, ты сказала мне, что тебя ограбили. Мы с тобой это обсудили, и я сделал вывод, что он, как мы и договаривались, куда-то запрятал эти резервные копии, а тебе специально говорит, что их нет. Поэтому я был спокоен. И вот он появляется здесь и докладывает, что вроде бы что-то сделал, но не сразу, а сравнительно недавно, непонятно как и где. Кроме того, оказалось, что он даже не думал, каким образом будет извещать тебя, если что-то случится. Ничего более-менее связного о том, почему он так поступил, твой друг сказать не смог. Тогда я посмотрел на часы и спросил его, где он предпочитает провести оставшиеся тридцать минут своего визита – на Лубянке с пулей в затылке или в моем кабинете… Разговор достиг логического завершения. Убить я его не мог, хотя очень хотел, а контролировать его действия мне как раньше, так и в тот момент было не под силу. Я сказал все, что о нем думаю, и приказал выполнить задание. Да… И я обязал его принести мне резервные копии, когда он придет ко мне в следующий раз.
– Но он же был после этого у тебя! И что произошло? Он дал тебе диски?
– Нет. Он снова воспользовался своей неприкосновенностью. Было видно, что он чуть с ног не падает от страха. Но при этом он ничего мне не отдал, однако клялся и божился, что все сделал, как ему было приказано. И обещал все тебе рассказать тебе перед тем, как ты придешь сюда. После этого я уже ничего не стал ему говорить, потому что, как я понял, он явно пользуется своим исключительным положением. Я только спросил, где именно находятся запасные программы. Он сказал, что у тебя дома.
– У меня дома? – удивленно воскликнула я. – Да он сто лет ко мне не заходил.
Было видно, что Сталин с трудом сдерживается, чтобы вести себя со мной спокойно. Он понимал, что я так же, как и он, была в зависимости от Натанычевых фантазий. Поэтому довольно мягко спросил:
– А ты сама… Ты что, не понимаешь, чем рискуешь? Почему, в конце концов, ты так спокойно сидела все это время? И как ты можешь объяснить его поведение?
Я опустила глаза:
– Не знаю. Он ученый. Это особые люди с каким-то неведомым складом ума. Может быть, он очень боится, что я не смогу надежно защитить машину времени, кто-то ее у меня отберет и начнет вершить тут дела. Ведь для тех программ, которыми он пользуется сейчас, он создал какую-то невероятную систему, которая уничтожает их при малейшем постороннем вмешательстве. А может, у него какая-то ревность к своему детищу. Не знаю. Но я привыкла доверять ему…
– Доверять ты не должна никому!
– Даже тебе?
Он внимательно посмотрел на меня:
– Когда ты в этом времени, ты слушаешь только меня. В 2010 году – веришь себе. Все. Иначе ты слишком много потеряешь.
– Но он друг нашей семьи! – Мне казалось, что я уговариваю не только Сталина, но и саму себя. – Я уверена, он наверняка сделал что-то такое, что обеспечит мне возможность сюда приходить. А про то, что за ним следят… Ты знаешь, я так далека от всего этого. Шпионы, разведка, неизвестные структуры… Кажется, что подобные вещи происходят только в кино… У нас там не 1937 год. Все иначе. Я думаю, он бредит, когда говорит, что кто-то за ним следит… – Я подошла к окну и по привычке положила руку Сталину на погон.
Он обнял меня:
– Мы напрасно тратим время. Ты уже вся бледная от страха. Я вне себя, потому что все вышло из-под моего контроля. Для меня очевидно, что если произойдет что-то непоправимое, то прежде всего в этом виноват буду я сам. Из нас троих только я способен здраво рассуждать, и именно я был так занят строительством государства, что упустил из виду элементарные вещи. Нам осталось семь часов. Если там ничего не случилось, то ты припрешь своего друга к стенке и потребуешь от него машину времени. В противном случае…
Меня уже трясло от всего этого разговора, и я сказала:
– Мы были вместе в 1952 году. Это была наша с тобой реальность. Ничего не может произойти, потому что я люблю тебя. И я не могу, не могу тебя потерять.
– Тогда разговор окончен. Пойдем спать…
Но ни о каком сне мы оба думать уже не могли. Эту ночь мы провели в диком угаре, где любовь и страх потерять друг друга смешивались и рождали сверхъестественную страсть…
Когда до моего возвращения оставалось пять минут, и мы, прощаясь, стояли обнявшись в спальне, Сталин сказал:
– Вернись ко мне прямо сейчас. На пять минут. Чтобы я знал, что все в порядке. А потом мы увидимся вечером в десять.
Я поцеловала его и кивнула, хотя в глубине души уже знала, что впереди меня ждет что-то жуткое.
Появившись в 2010 году, я застала Натаныча уткнувшимся в экран монитора.
– Слушай, у меня к тебе разговор есть, – сказала я, привычно садясь на диван и рассматривая разобранный на запчасти координатный прибор, который валялся рядом. – И только не надо говорить, что у тебя нет настроения и все такое прочее.
Он продолжил стучать по клавиатуре и, не поворачиваясь ответил:
– Прежде чем что-то сказать, подумай хорошенько. Потом к окну подойди. Посмотри, какая погода хорошая.
Я поняла, что его снова обуревает мания преследования. Как же мне выяснить, куда именно он запрятал эти программы? Я подошла к столу и, взяв карандаш, написала на клочке бумаги: «Где?» Вместо ответа он свернул экран и открыв текстовый документ, напечатал: «В твоем компе. Папка Program Files». После этого он стер все, что написал, и посмотрел на меня:
– Иди домой. У меня система барахлит. Все надо переустанавливать.
– Так ты даже на пять минут меня в 1937 год отправить не сможешь?
– Нет. Утром встретимся. А я сейчас в магазин пойду. Потому что по твоей милости я сижу тут десять часов, как заключенный, без куска хлеба. Скоро в голодный обморок упаду.
– Ну а кто тебе мешал сходить туда, пока меня не было? – спросила я, уже совершенно не понимая, кому он это говорит – мне или наблюдателям, которые, по его мнению, слушали наши разговоры.
Он показал пальцем на клавиатуру:
– Потому что если в тот момент, пока ты находишься в прошлом, кто-то придет и что-то нажмет, тебя уже не будет ни здесь, ни в 1937 году, ни в каком другом параллельном мире. Вот поэтому я сидел и караулил.
Мне снова стало страшно:
– Натаныч, а может, к нам спустимся? Там Маша обед сделала. Суп сварила…. Что-то мне как-то не по себе. Давай ты вообще не будешь из дома выходить?
– Ерунды не говори, – буркнул он и встал со стула. – Успокойся. Если хочешь, я тебе ночью позвоню. Все, иди уже наконец…
После десятиминутных препирательств я наконец-то согласилась. Мы покинули квартиру и зашли в лифт. Когда двери открылись на шестом этаже, он сказал:
– Ну, привет! Если что… Считай меня коммунистом.
– Стой! – вцепилась я в его ветровку. – У меня предчувствие нехорошее… Пойдем к нам. Ну чего тебе дался этот магазин? Утром сходишь.
Он отцепил меня и выпихнул из лифта:
– Жалко все-таки, что у нас так долго генетика в загоне была. Хорошая наука. Только жестокая.
– Тебе не страшно? – прошептала я.
– Я боюсь всего, что происходит, начиная с 1937 года. Этот страх меня вымотал…
С этими словами он нажал кнопку и уехал. Я пришла домой и первым делом включила компьютер. Мне хотелось разобраться, что он мне записал. Быстренько отыскав папку программных файлов, я ткнула в нее и увидела две лиловые иконки и текстовый документ под названием «Начни с этого». Может, так он назвал
