— Машина не везде удобна, — вздохнул Кузьмич. — Здесь на лошади сподручней. Только сейчас в совхозе почти нет лошадей. Всех техника вытеснила. Даже конный инвентарь выпускать перестали. А лошадь незаменимая помощница. Доставлять молоко с фермы, съездить на почту, вспахать людям огороды, подсобить в чем другом… На машине едешь, надо за дорогой следить, а на лошади — смотришь по сторонам, любуешься природой… Лет семь назад наш совхоз выкинул старую клячу — ее венозные ноги разъезжались, кожа кровоточила, живот был больной, квадратный. Я подобрал ее, начал выхаживать. Ночевал с ней в сарае, глаз не смыкал. Прикладывал к ее ногам лопухи и заячью капусту. Тыльной стороной. Верное средство… Вылечил, и она расцвела, стала такой кобылицей!.. С ее помощью я и землю обрабатывал, и урожай вывозил, и дрова заготавливал, и еще соседям помогал в подсобных хозяйствах… Сейчас она в центральной усадьбе, пасется сама по себе. Совсем дряхлая стала, но в работу так и рвется. Благодарное животное!
Алексей в свою очередь рассказал Кузьмичу про окраину парка, Голоса и Сиваша, возчика Ивана, катанье на кругу…
— Что говорить! — вздыхал Кузьмич. — Раньше ведь ни один праздник без лошадей не обходился. И на тройках катались, и соревнования устраивали. А сейчас так и норовят от последних лошадей отказаться.
По вечерам после работы Алексей заходил к Кузьмичу в его старую избу с замшелыми бревнами. В том доме стоял какой-то особый древесный дух… Старик угощал Алексея «своим» чаем.
— Такого чая ты нигде не попьешь, — хвастался Кузьмич. — Лучшая заварка — застывший березовый сок. Можно еще добавить листок смородины или бросить листок кислицы. Кислица лучше всякого лимона… Может, и поешь чего? У меня тут окуньки есть, утречком в вершу забрели. Отведаешь? Ты окуня как, уважаешь? Я вмиг пожарю. Его чистить муторно, но надо вначале ошпарить, тогда он легко чистится. Не хочешь? Ну смотри, а то быстренько сготовлю. Я уж один-то давно живу, научился хозяйствовать. Моих- то ведь всех немцы расстреляли, когда я партизанил… Здесь ведь бои были страшные. Сколько народу полегло и не счесть. Вон над лугами ночью до сих пор идет свечение от костей, — Кузьмич махал рукой в сторону Жиздры. — А от деревень одни трубы остались. Это все заново отстроили…
Ветеринары пили душистый чай, Кузьмич рассказывал о военном времени и последующей разрухе, потом переводил разговор на животных:
— Зверя было много… Раз, помню, мы с отцом плыли по Жиздре в половодье, ракиту неломучую срезали — из нее отец корзины плел… Вот плывем, значит, вдруг лодка накренилась, смотрим — за борт медведь ухватился и карабкается. Видать долго плавал, выбился из сил… Залез на корму, сидит, отдышаться не может. Ну, а как подошли к берегу, он снова бултых в воду! И в лес… Вот оно как было! Да что там!.. Один год по деревне бегали лисицы!.. А сейчас леса пустые. Лисиц всех перебили. Зайцев мало… Несколько лет назад под Каменкой убили последнего медведя. Городские. Приехали зимой, нашли берлогу и давай расталкивать спящее животное. Ну и когда показалась сонная голова, всадили в нее несколько пуль… Вот такие дела… Я слыхал, одна городская дамочка завела в квартире щенка-лисицу, растила себе на воротник! Вот до чего люди дошли. До какой жестокости. Синтетики им мало, что ли?! Одно дело, когда выращиваем бычков на убой. Это необходимость. Так уж устроен мир… Другое дело, когда забавы ради или для обогащения, — Кузьмич с огорчения махнул рукой. — У нас-то животных любят. Видал, сколько по деревне собак бегает, сопровождает ребятишек? Как не посмотришь, смешанная ватага мальчишек и дворняжек. В каждом дворе собака, в каждом доме кошка. Я всем сызмальства прививаю любовь к братьям нашим меньшим.
Летние дни пролетели быстро. Во время листопада Полушки скрыл занавес из дождя и тумана. В один из дождливых дней бычков двухлеток отправляли на бойню. Кузьмич сказал Алексею:
— Ты это… иди в усадьбу, заполняй бумажки, а я прослежу за сдачей молодняка. Я жуть как не люблю всякой писанины.
Но неожиданно подъехал «газик» и шофер объявил, что старого ветеринара срочно вызывают в район — у какого-то большого начальника очумилась собака-медалистка и только он, Кузьмич, мог ее спасти.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Кузьмич. — Придется тебе, Алексей, следить за сдачей… Нашему брату предписано присутствовать.
Бычков грузили в крытые фургоны. Крича и ругаясь, пастухи загоняли мокрых, забрызганных грязью, животных на настил. Бычки упирались, прятались друг за друга, тревожно мычали.
«Неужели я лечил этих бычков только для того, чтобы вылечив, отправить на убой?» — подумал Алексей и сразу догадался, почему Кузьмич посылал его на «писанину».
Во время погрузки выяснилось, что план по мясу совхоз не выполняет, и директор распорядился пригнать телят-молочников.
Их оторвали прямо от коров. Они были еще совсем несмышлеными, им даже не передался страх остального стада: одни топтались и с любопытством рассматривали фургоны, другие вытягивали шеи и чмокали губами — искали матерей.
Увидев этих неокрепших, не доигравших сосунков, Алексей не выдержал и быстро зашагал к дому. Внезапно он вспомнил Пончика — преподавателя в техникуме, который лечил цирковых и комнатных животных, и ему захотелось вернуться в город, работать в ветеринарной лечебнице, лечить собак и кошек, морских свинок и певчих птиц. Потом он вспомнил возчика Ивана и его завет: «Цель ставь большую». «Надо поступить в институт, — решил Алексей, — чтобы стать настоящим мастером своего дела. Мне будет легко учиться. Практику имею, знаю тайны лечебных трав, спасибо Кузьмичу».
На следующий день у Алексея заканчивалась практика. Прощаясь с Кузьмичом, он рассказал о своей «большой цели».
— Одобряю, — кивнул старый ветеринар. — Институт молодому специалисту не помешает. И, ясное дело, в городе нашему брату работать интересней.
— Жаль, что уезжаешь, — сказали Алексею работницы фермы и доярки. — Оставь адресок, может свидимся. Мы ж бываем в городе.
А полушкинские девушки ничего не сказали, только загрустили.
…После окончания техникума Алексей поступил в институт и, пока учился, часто вспоминал Кузьмича. И вспоминал Полушки, пойменные луга, Жиздру, смешанный лес, поляны, усыпанные желтыми шариками купав. Перед его глазами вставали знакомые лица и животные, он слышал мычание коров, лай собак, пение петухов, вдыхал горячий воздух, пропитанный запахами коровьего молока, свежескошенных трав…
Алдан
У меня есть старый друг — человек замечательный во всех отношениях. Он почти знаменитый чудак: живет в трехстенном доме — четвертую заменяет забор, по которому ползают орды муравьев, но и те стены, что есть, сделаны из сухих веток тамариска — издали они не видны и кажется, что крыша висит в воздухе. «Моя пирамида» — называет свое жилище друг. Хорошо, что он живет в Средней Азии, где всегда тепло — трудно представить такой дом в нашей средней полосе.
Внешне мой необыкновенный друг похож на разбойника с жуткой, кровавой биографией: он вечно взлохмаченный, глаза выпучены, усы торчат, словно щетки; он носит бессменный костюм на пять размеров больше, чем надо, и никогда не знает, куда деть длинные руки, при ходьбе левой ногой наступает на правую, да еще, по рассеянности, надевает разные ботинки — свою неуклюжесть и чудачества он довел до совершенства. Ко всему, он никогда не прибирает постель, курит самодельные папиросы, набивая их мелкоструганным пахучим сандаловым деревом и вечно благоухает одеколоном.
Мой прекрасный друг десятикратный счастливчик, ему во всем везет: выходит на улицу — прекращается дождь, направится к остановке — тут же подъезжает автобус; другие ждут полчаса, а он только подошел — пожалуйста, транспорт к его услугам.
— Боюсь произносить желания, — признается мой справедливый друг, — они сбываются! Думаю, я обладаю мистическими силами.
Мой дорогой друг высокодаровитый человек: мечтает разводить павлинов и выращивать гигантскую
