они все сидят.
Это называется испытание тишиной.
Ведь там, в небе, абсолютное космическое безмолвие, и до этого космонавтам надо себя приучить. Там не дребезжит трамвай, не чирикают воробьи, не ругается усатый дворник дядя Степа, которому наплевать на тишину, потому что он пьяница, и его все равно не возьмут в космос.
Натке уже надоело, глаз болит смотреть в щель, а они все сидят.
И вдруг слышится грохот - рассыпаются поленья, и Вадька кричит противным голосом.
Оказывается, космонавт Борка заснул и свалился с дров.
Дверь сарая открываются, и, почесывая забит сторону, выходит заспанный Борис, а за ним, пошатываясь, измученный тишиной Вадька.
В обоих вид несчастный и жалкий. Казалось бы, Натке только и радоваться и хихикать сейчас, и у нее это не получается. Ей почему сожалению Вадьку и хочется вместе с ним ругать Борку, что так коварно заснул во время испытаний.
На следующий день Натка сидела в шкафу среди одежды и, обвязав голову маминой юбкой, дышала нафталином. В сарай идти она побоялась - там водились крысы. А в космосе крысы не водятся, и привыкать к ним не обязательно. Испытание тишиной ей даже понравилось: скучно, но не страшно ни капельки - терпеть можно. Тьфу, слабак Борка не выдержал!
Между тем Вадька с Борисом тренировались дальше по программе. Весь день они качались на веревке, привязанной к дереву.
В конце неугомонный Вадька сказал:
- Надо катапультироваться. Обязательно надо катапультироваться.
- А как это?
- Ты что, не помнишь, как Титов на тренировках вместе с сиденьем вылетал из кабины, чтобы потом на парашюте спуститься? Это и значит - катапультироваться.
- Да помню, помню, - пробормотал Борис, хотя видно было, что он не помнит.
Катапультироваться ребятам в тот день не пришлось.
Вадька натер себе руки так, что даже не смог делать письменных уроков.
Веревка тоже совсем перетерлась, ибо, когда Натка вечером тоже начала качаться, веревка неожиданно треснула, и Натка, улетев метров на пять, упала в лужу.
- Кажется, я катапультувалася, - прошептала Натка, стирая с лица грязь. - Хорошо, что никто не видел.
Три дня тренировок не было - в Вадькы заживали руки.
А на четвертый день была прекрасная солнечная погода. Голубое небо сияло ласково и приветливо, даже не верилось, что где-то в глубине, ужасный бесконечный космос.
На чердаке пахло кошками, ржавым железом и тем особым запахом, какой бывает только на чердаке.
Сквозь слуховое окно, возле которого притаилась Натка, виден край крыши и глухую стену соседнего дома. Между домами - щель шириной с полметра. Там темно, как в ущелье. Внизу - битый кирпич, осколки стекла и разный мусор. На крыше над щелью стоят Вадька с Борисом. У каждого по пояс привязана веревка, другой конец которой продет на чердак и закреплено там до стропила морским узлом.
- Слушай, а ты уверен, что будет эта самая, невесомость? - Нерешительно спрашивает Борис, со страхом заглядывая в щель.
- Конечно. Невесомость - это же и есть, когда человек висит в воздухе, ни за что не держась ни руками, ни ногами. Ну, давай!
В Натки почему сильно колотится сердце, немеют ноги. Ребята вместе ложатся на крышу, свешивает ноги в щель и понемногу начинают сползать. При этом они громко сопят.
Вот над крышей видны только их головы. Вот уже и головы исчезли, только руки держатся за желоб. Раз! - Нет уж рук. Веревки натянулись и дрожат, как струны; В Натки то оборвалось внутри.
Несколько секунд было тихо. Затем послышался приглушенный Вадьчин голос:
- Борька, ну как? Чувствуешь невесомость?
- Чувствую ... Только пояс холерський сильно давит. Прямо живот перерезает ...
Снова воцарилась тишина. Потом вдруг раздался натужный голос Борисов:
- Слушай, я больше не могу! Какая неудобная невесомость. Уж очень режет ... Н-не могу. Слышишь?
Веревки нервно задергались, и Вадьчин голос прохрипел:
- Хорошо ... Вылезай и мне поможешь. А то я до крыши не достаю ...
Одна из веревок задергалась еще сильнее. Затем послышался дрожащий голос Бориса:
- Вадько! Я не могу вылезти.
- Да ты что? Оставь шутки!
- Нет, серьезно! Не могу! Серьезно!
Веревки отчаянно скрипуче попискивали.
