видели, как казачий голова Шестаков набирал в экспедицию к берегам «Большой земли» — Аляски — четыреста тобольских казаков. В тобольской тюрьме по ложному доносу сидел в 1735 году Михайло Гвоздев, геодезист, который за три года до заключения первым достиг вместе с Федоровым берегов Северо-Западной Америки и таким образом открыл Аляску. По улицам Тобольска когда-то ходил Алексеи Чириков, один из первых люден, видевших аляскинских индейцев. О Тобольске много знал и Михаил о Неводчиков, мастер- серебреник и исследователь Алеутских островов: прибыв в Тобольск, он прослышал впервые об Охотске и пошел туда — искать счастья на Тихом океане. Здесь, в Тобольске, в 40-х годах XVIII века затевалась беспримерная полярная экспедиция Бахова и Шалаурова для поисков путей из Сибири в Индию. И через Тобольск на Москву прошли первые обозы с тихоокеанской пушниной и повозки с китайским чаем, выменянным на эти же меха в Кяхте. Охотск — Иркутск — Тобольск — Верхотурье — Москва — Петербург — таков был путь аляскинского бобра (в Кяхте на чай выменивали далеко не все запасы охотской пушнины). Федор Шемелин, служа у Шелехова, не раз бывал на своей родине, отдыхая в Тобольске от утомительных кяхтинских и охотских странствий.
…26 июля 1803 года в 9 часов утра два корабля — «Надежда» и «Нева» — вышли из Кронштадта в первое русское путешествие вокруг света.
Федор Шемелин в этой исторической экспедиции представлял Российско-Американскую компанию, и его обязанностью было присматривать за грузами, отправленными в Русскую Америку, а также заниматься множеством хозяйственных дел.
В день отплытия Шемелин открыл первую страницу толстенной тетради:
«Журнал первого путешествия россиян вокруг земного шара».
В августе корабли пришли на копенгагенский рейд. Шемелин с волнением увидел стоящее рядом с «Надеждой» судно Азиатско-Датской компании. Оно пришло из заветного Контона с грузом хины, саго и фарфора. На корабле были китайцы, одетые так же, как пекинские купцы в Кяхте, какими их видел когда-то Шемелин.
И вот уже показались скалистые берега Англии. В порту Фальмут корабли сделали остановку, ожидая, когда Резанов вернется из поездки в Лондон. Тревожные вести были получены в Англии: русским надлежит принять меры против нападения алжирских пиратов. Но все обошлось мирно. Шемелин вместо того, чтобы стрелять в корсаров, стал управлять корабельной кухней; он и мичман Беллингсгаузен — будущий герой Антарктиды — заняли должности выборных экономов. Когда корабли достигли острова Тенерифа, Шемелин отправился на берег. Он побывал в ботаническом саду и подробно описал его в своем журнале. 14 ноября наступил торжественный час — «россияне вступили, наконец, в другое полушарие земного круга», как записал Шемелин. Переход экватора был ознаменован веселым праздником.
Вести журнал Шемелину было нелегко. То надзор за кухней и покупка припасов на берегу, то хлопоты по поводу того, что на «Неве» обнаружена «гниль в бушприте и крамболе», то неприятности из-за очередного скандала, устроенного Федором Толстым…
Вот он, зачинщик всех ссор на корабле! Дуэлянт, спорщик и драчун в Преображенском мундире каким-то образом попал в число «молодых благовоспитанных особ в качестве кавалеров посольства»… Глаза, налитые кровью, тихий, чуть окающий говорок костромича, грустная улыбка. Таков Толстой на первый взгляд. Но уже во время плавания к Тенерифу Федор Иванович пытался избить на шканцах художника экспедиции Курляндцева, а Шемелина просто пообещал выкинуть за борт. И самого Крузенштерна Толстой не раз натравливал на погруженного в дела приказчика.
Пришли в Бразилию… Шемелин уверяет, что он мог бы читать свой журнал, поднося к его страницам светящихся жуков, наловленных на острове Екатерины. Шемелин записал об этом острове все — его историю, состояние торговли, цены на рынках, сделал описание города Ностра-Синьоре-дель-Дестеро.
В таком предприятии, как первая русская кругосветная экспедиция, кроме великого, было и немало смешного, досадного и даже нелепого. Кто-то поссорил Крузенштерна с Резановым, а Толстой учинял такие скандалы, что был посажен под арест. Однако все время держать «кавалера» под замком было нельзя, и проделки неугомонного скандалиста продолжались. Однажды Толстой, заманив к себе корабельного попа Гедеона, напоил старика до бесчувствия ромом, а когда тот замертво свалился, припечатал его бороду к палубе (печать Толстой украл у Крузенштерна). Затем Толстой стал терпеливо дрессировать купленную им большую обезьяну и обучил ее наконец порвать и залить чернилами бумаги Крузенштерна. В пьянство и картежную игру Толстой втянул половину экипажа. Запасы спиртных напитков были в ведении Шемелина, и поэтому он особенно страдал от буйств Толстого.
На рассвете в один из апрельских дней Шемелин увидел буруны на кораллах Маркизских островов. Пироги туземцев окружили корабль. Здесь наш приказчик записал в свой журнал много любопытных подробностей.
На главном острове архипелага — Нукагиве — к русским явился странный белокожий туземец. Его звали здесь «Тутта-Будона», хотя раньше он носил имя Эдуарда Робертсона.
Робертсон был женат на внучке здешнего короля, «сиятельного» Танега Кеттенове, пожилого и добродушного человека. В разговорах с Шемелиным Робертсон упоминал об Ост-Индии, Китае и даже Петербурге, где он когда-то бывал. Но все это вспоминалось ему лишь как сон: слишком много лет англичанин жил на пальмовом острове.
У Робертсона на Нукагиве был враг — еще один европеец, который тоже искал встречи с русскими. Этого человека звали Жаном Жозефом Кабри, но звали так когда-то очень давно. На Нукагиве он носил имя Шоу-Цгоу, русские же матросы назвали его «диким французом». Когда он после кораблекрушения попал в плен, нукагивцы хотели его съесть, но француза спасла какая-то молодая красавица, и галантный Кабри в честь этого знакомства сделал себе роскошную татуировку.
Рассказывая свою историю, Кабри поминутно оглядывался на Робертсона. Узнав, что англичанин и француз враждуют здесь, так сказать, не в частном порядке, а как представители великих держав, Федор Толстой стал еще пуще подтрунивать над ними, а затем пожелал татуироваться, что и сделал по протекции Кабри.
Поскольку русские впервые знакомились с Океанией, для нас интересны и те бытовые мелочи, которые заметил зорким глазом Шемелин. В частности, он описал в журнале визит короля. Танега Кеттенове с каменным топором в руке прибыл на «Надежду» в сопровождении свиты в восемь человек. В кают- компании гостям подали чай, но они не знали, как его пить. Островитян поили как детей — с ложечки. Король, войдя во вкус, сам взял ложку и с ее помощью съел весь сахар, который был на столе. Старый владетель Нукагивы был, однако, себе на уме: он выпросил в подарок двух бразильских попугаев, кур и петуха…
…Русская наука обогащалась первыми сведениями об Океании. Федор Шемелин, сколько мог, помогал этому делу. Англичанин дал Лисянскому словарик местного наречия и помог собрать предметы для этнографических коллекций. Сбор коллекций был поручен Шемелину, натуралисту Брыкину, художнику Курляндцеву и егерю Петру Филиппову. Они сошли на берег и углубились внутрь острова (моряки меж тем исследовали порт Чичагова и реку Невку на Нукагиве, открытые Лисянским, а Беллинсгаузен наносил на карту новые земли). Первые русские шли по Нукагиве сквозь вечнозеленые рощи. Шемелина вел телохранитель с пращой в руке — островитянин Мугау. Приказчик из Тобольска делал на ходу заметки в своей книжке.
Русские были приняты королем Нукагивы в селении близ бухты Чичагова на 8° южной широты и 139°42?15? западной долготы. Затем они гостили в хижинах островитян, под кровлями из листьев хлебного дерева. Шемелин удивлялся: с одной стороны — странные вкусы этих людей, с другой — радушное гостеприимство, любовь к детям и строгость нравов. В эти дни Шемелин написал целую главу о хозяйстве туземцев — «О кухне или их поварском искусстве».
На корабль путники возвратились с приобретениями для Кунсткамеры: копьями, палицами, ожерельями.
Скоро Федор Шемелин закончил описание острова Нукагивы и его жителей.
В мае корабли покинули Маркизские острова и пошли на Гавайи. Во время отплытия в прощальной суматохе на борту «Надежды» оказался «дикий француз» Кабри. Его забыли отвезти на берег. Кабри сначала рыдал, рвался назад, но вскоре успокоился и свел дружбу с Федором Толстым.
