К деревне Ася вышла только к вечеру. Время на болоте иногда текло как-то по- особенному. Это еще батя подметил. Рассказывал, бывало, кажется, что всего пару часов провел, а как выберешься, так и выходит, что уже весь день позади. Вот и с ней сегодня так же. Вроде бы шла привычной дорогой, не останавливалась, не блуждала, а гляди ж ты – темень на дворе.
Короткая дорога к деревне вела через поселковое кладбище, но Ася предпочла зайти с другой стороны. Теперь, когда мертвые знали, кто она такая, жить стало тяжелее. Они все время ее о чем- то просили. Чаще всего просьбы эти были простыми, почти земными, но как ей, с ее и без того дурной славой ведьмы, передать живым послания с того света?! Кто ей поверит? А если даже и поверит, то не станет ли это последней каплей, окончательным доказательством Асиной ненормальности? Нет уж, лучше сделать крюк, но обойти погост стороной. Особенно сегодня, когда Морочь едва не выпила из нее все силы.
В деревне царила мертвая тишина. Это раньше, в мирные времена, до середины ночи на улице были слышны веселые голоса и громкие звуки гармошки, но сейчас все изменилось, селяне старались лишний раз не высовываться со своих дворов, спать ложились рано, гасили в хатах свет, словно верили, что без света фашистские нелюди их не найдут…
Неладное Ася почуяла, едва вошла во двор, точно с головой окунулась в стылое облако затаившейся опасности. Свет в окне не горел, и это было странно. Мама не ложилась спать до Асиного возвращения, и свечу не гасила, всегда оставляла на окошке. Свет от этой свечи грел выстуженную Асину душу, ненадолго возвращал в беззаботное детство, туда, где не было войны, где папа был самым лучшим лесником района, а мама – первой красавицей и хохотушкой. Сейчас свеча не горела…
Она все еще колебалась, не решаясь заходить в хату, когда дверь распахнулась и на крыльцо выскочила мама, босая, простоволосая…
– Асенька, беги! – Ее отчаянный крик разорвал тревожную тишину, эхом заметался в ветвях старого вяза. – Беги, донька!
Ася еще ничего не понимала, но ноги уже несли ее прочь от родного дома. До тех пор, пока за спиной не послышался одинокий выстрел. Она замерла, боясь оглянуться, уже зная, что там, за спиной…
Они приближались неспешно, поигрывая автоматами, ухмыляясь и переговариваясь. Четыре немца, сытых, довольных, развлекающихся стрельбой в беспомощных женщин. За их спинами, Ася видела это особенно четко, стояли те, чьи жизни они отняли. Они смотрели с укоризной на фашистов и с грустью на Асю. И мама… мама тоже была среди жертв. Простоволосая, босая, с лицом торжественным и лишь немного удивленным, она шагнула через строй автоматчиков, подошла к Асе.
– Не уберегла я тебя, донька. – Мама хотела было погладить Асю по щеке, но, точно опомнившись, отдернула руку. – Ты прости меня.
– Мамочка… – Нет, это она не уберегла, не замечала седины в некогда смоляных маминых волосах, углубившихся морщин, горьких складочек в уголках губ. Думала только о себе…
– Не плачь, Асенька… – Ее уже мертвая мама попыталась заступить дорогу немцам. Безуспешно…
– Прощай, мама. Я люблю тебя. – Ася еще успела увидеть обнадеживающую улыбку на мамином лице перед тем, как на затылок обрушился удар, и она сама стала ни живой ни мертвой…
Ася пришла в себя от холода, застонала, затрясла головой, открыла глаза. Можно было не открывать: вокруг царила кромешная тьма. Тьма, холод и сырость… Где-то совсем рядом слышался размеренный звук падающих капель, необычайно громкий в этой темноте.
Погреб! Скорее всего, немцы бросили ее в какой-то погреб. Раз не убили сразу, значит, станут пытать. Мысль эта была стылой и равнодушной, ухнула в ноющей голове набатом и исчезла. Ася села, пошарила в темноте вокруг себя. Рука наткнулась сначала на пук отсыревшей, прело пахнущей соломы, потом на что-то деревянное. Деревянное было лестницей, ступеньки которой убегали вверх и упирались в крышку люка. Борясь с тошнотой и головокружением, Ася взобралась по лестнице, без особой надежды попробовала открыть люк. Заперто.
С тихим стоном она опустилась на подстилку из соломы, закрыла глаза. Наверное, нужно было поплакать, выдавить из души хоть малую часть скопившейся в ней боли, но слез не осталось. Гулко ухало сердце, капала вода, отмеряя оставшиеся Асе минуты, а девушка все сидела, подтянув к подбородку колени, всматриваясь в темноту.
Она так и не поняла, сколько прошло времени до того момента, как лязгнул замок и в ее темницу ворвался яркий сноп света.
– Жива? – послышался сверху знакомый голос. Захар…
Ася прикрыла рукой отвыкшие от света глаза, не стала ничего отвечать. Он не обманывал, когда говорил, что она его совсем не знает. Да, она не знала, пыталась отыскать семена добра в бесплодной почве, а он отомстил подло и жестоко – доносом.
– Я спрашиваю, жива? – в квадрате света появился черный силуэт. – Поднимайся давай! Герр Фишер хочет с тобой беседовать.
Позади Захара замаячила еще чья-то рожа, раздался гортанный вскрик, выстрел, и земля под ногами у Аси взорвалась крошечным фонтанчиком.
– Выходи, пока они тебя там не пристрелили! – пригрозил Захар и что-то быстро заговорил по-немецки. – Не дури, Настасья, выходи!
А вот пусть бы и пристрелили! Это, наверное, лучше, чем пытки, не так страшно…
– Ну что ж ты за девка такая?! – Захар спустился в погреб, схватил Асю за шиворот, встряхнул. – Пошла, я кому сказал!
Он тащил ее по лестнице волоком, матерясь и скрежеща зубами. Ася стукнулась коленкой о ступеньку, взвыла от боли, но Захар не дал ей опомниться, с силой дернул вверх, вытаскивая наружу.
Было утро. Раннее, молочно-сизое, пахнущее росой. Красивое время для смерти…
– Допрыгалась? – Захар так и держал Асю за шиворот, шальными глазами всматривался в ее лицо.
– Скотина. – Ей было страшно смотреть в эти глаза, но она глядела и видела в них свой смертный приговор. Захар Прицепин был человеком Морочи. Он еще не знал об этом, но Ася чуяла в его душе болотную гниль.
– Герр Фишер станет расспрашивать про партизан, не молчи. – Он словно и не слышал того, что она сказала. – Не молчи, Настасья, говори все, что знаешь.
– А зачем? – Она улыбнулась. – Все равно умирать.
– Умирать можно по-всякому. – Захар подтолкнул ее к застывшим неподалеку автоматчикам. – Можно легкой смертью, а можно лютой.
– А ты какую для себя выбрал? – Ася обернулась, вперила в него ненавидящий взгляд. – Думаешь, за предательство тебе легкую смерть пожалуют? Ну-ну…
Захар не ответил, лишь досадливо махнул рукой. Один из немцев толкнул Асю в спину дулом автомата.
Ее вели через всю деревню, затаившуюся, точно вымершую. Ася кожей чувствовала
