Проклятый дар

* * *

…Раньше мир был густым и серым-серым. Алене казалось, что она находится в самом центре тумана, не обычного, а особенного, способного мучить и глушить своих обитателей. В этом мире Алена была не одна. Иногда из тумана выплывали безмолвные тени, тянули к ней руки, обступали, разглядывали, пытались что-то сказать. Теней она не понимала, но не боялась. Они были нестрашные, просто слишком настойчивые, отвлекающие от чего-то очень важного, чего-то такого, что девушке хотелось, но все никак не удавалось вспомнить. В сером мире тени были незваными гостями, такими же, как и она. Алена это точно знала.

Она боялась других, настоящих обитателей тумана до дрожи в пальцах, до онемения губ, до нервных колик. Другие ее не обижали, но в отличие от теней они могли говорить. Они говорили и говорили: молили, нашептывали, угрожали. Они касались лица Алены невидимыми пальцами, тянули за волосы, путались в подоле платья. Они были повсюду, и спрятаться от них в сером мире не имелось никакой возможности. Оставалось прислушиваться, вздрагивать от прикосновений и бояться.

Она не запомнила, когда именно серый мир начал меняться, просто однажды заметила светящиеся прорехи в окружающем сизом мареве. Иногда, когда прорехи становились особенно большими, Алена могла видеть то, что за пределами тумана. Нечетко, размыто, словно через гигантское увеличительное стекло. В такие моменты ей казалось, что безобидные тени обретают плоть и голоса, а те, другие, которые хозяева, начинают злиться и нервничать. Бывало, Алена подходила к прорехам так близко, что начинала видеть по- настоящему. Серые стены, коричневый пол, белая паутина решетки на окне, свои руки…

Собственные руки пугали Алену едва ли не сильнее всего остального. Худые, полупрозрачные, принадлежащие уже не ей, а тому другому, внетуманному миру. Они не слушались, они были сами по себе, и это казалось так жутко и так неправильно, что Алена отшатывалась от прорехи между мирами, пряталась в спасительной серой мгле, где рук не было видно вовсе. Но каждый раз, когда ее сизый кокон вспарывала очередная вспышка света, когда Другие с тихими вздохами замирали где-то позади, Алену с неумолимой силой тянуло к прорехе, чтобы посмотреть на мир за туманом и понять что-то очень важное…

– …А на улице сегодня погода такая чудесная… – Алена испуганно вздрогнула: раньше тени никогда с ней не заговаривали. – Вот просто райская благодать. Через часик непременно сходим на прогулку. Да, Алена Михайловна?

Алена Михайловна – это же что-то значит… Это же что-то из другого, не серого мира. Из того мира, где ее руки ей не принадлежат, где невкусно пахнет хлоркой, где во рту постоянно горько, а глазам больно от яркого света. Недружелюбный, злой мир. И в нем тоже есть Другие. Они приспособились, научились просачиваться сквозь прорехи. Их тоже тянуло к свету, как Алену, как мотыльков…

Мотыльки… хрупкие крылышки, хрусткие тельца, едва различимый шепот и едва уловимые касания. В цветном мире Другие обрели плоть, очень ненадежную, рассыпающуюся прахом под непослушными Алениными пальцами, планирующую к ногам сорванными лепестками полупрозрачных крыльев. Другие умирали без своего тумана, и в их смерти Алена винила себя…

– …Я вас познакомить хотел с нашим новым… сотрудником. – Одна из теней, знакомо пахнущая сигаретным дымом и чем-то кисло-прогорклым, подтолкнула к ней другую тень. – Алена Михайловна, это Матвей, мой напарник. Я его уже проинструктировал, он вам докучать не станет. Не станешь же?

У другой тени был красивый запах, он сплетался вокруг Алены в ажурное кружево, щекотал ноздри, путался в волосах. Это хорошо, теперь пойманный в ловушку из волос запах останется с ней надолго. Может быть, ей даже удастся забрать его с собой в серый мир и тогда будет не так страшно.

Тихий шорох за спиной отвлек от мыслей о запахе. Другие… Им тоже хочется вместе с Аленой остаться в цветном мире, даже если он их убьет…

– Выключите свет… – Слова были не ее, они, как и непослушные руки, принадлежали этому пугающе яркому месту. Звуки рождались сами собой, а Алена с удивлением к ним прислушивалась. – Когда нет света, они не летят. А со светом летят и разбиваются… У них хрупкие крылья, они ломаются. Понимаете? Им, наверное, что-то нужно от меня, а я не понимаю, что…

Она и в самом деле не понимала, просто чувствовала их боль, злость и отчаяние. Это ощущение было почти таким же ярким, как цветной мир, и таким же безнадежным, как серый туман, выстилающий ее убежище.

Она так и не поняла, погас ли свет, потому что прореха между мирами начала вдруг затягиваться. Нужно уходить туда, где безопасно, прочь от говорящих теней и ярких красок.

Запах увязался следом, прошмыгнул вслед за Аленой в прореху, пристроился на плече невидимым лазутчиком, мурлыкнул что-то неразличимое, но точно ласковое. Алена улыбнулась и впервые за бесконечно долгое время подумала, что цветной мир может быть не таким уж и страшным местом…

Ася. 1943 год

Летчик лежал на спине, раскинув в стороны руки. Сердце вдруг занялось от дурного предчувствия. Не успела! Она к нему через весь лес, через Гадючье болото, а он не дождался…

Из последних сил заставляя себя верить в чудо, Ася подобралась к неподвижному телу, потянула пропитанный болотной водой край парашюта и перед тем, как взглянуть на летчика, крепко зажмурилась.

…Он был совсем молодой. Если и старше самой Аси, то ненамного. Молодой, красивый и безнадежно мертвый. Она сразу это поняла, потому что у живых не бывает такой смертельной бледности, потому что живые не лежат вот так в ледяной болотной жиже. Опоздала…

Где-то на краю болота уже совсем близко забрехали собаки, и Ася испуганно вздрогнула. Теперь ей точно нет дороги обратно, теперь ей только вперед, в Гадючье болото, в то самое, в котором нет ни тропок, ни гатей, которое даже батя обходил стороной.

Она вытерла навернувшиеся на глаза слезы, кончиками цепенеющих от холода пальцев коснулась щеки парня. Его нельзя было оставлять вот так. Но что с ним делать, с этим так и не дождавшимся ее летчиком, когда собственных сил едва хватает, чтобы держаться на ногах?! Оставить на растерзание фашистским псам? А у него, наверное, родители и любимая девушка, и никто из них так никогда и не узнает, как и где он погиб…

Расстегнуть пропитавшуюся водой летную куртку казалось непосильной задачей, но Ася не сдавалась. Стиснув зубы и стараясь не слушать собачий лай, она искала документы. Хоть что-нибудь, что в далеком послепобедном будущем станет памятью и доказательством его геройской гибели.

Ася нашарила документы во внутреннем кармане куртки, не глядя, сунула себе за пазуху и, повинуясь секундному порыву, склонилась над лицом летчика. Она думала, что его щека будет холодной, а она оказалась теплой. Чуть колючей от пробивающейся щетины, но теплой. И сердце под гимнастеркой билось громко и уверенно, несмотря на черное кровавое пятно, растекающееся на боку. Жив! Она успела, а он дождался!

В то самое мгновение, когда Асины губы коснулись теплой небритой щеки летчика, а ладони почувствовали биение его сердца, страх и безнадежность отступили. Он жив, а значит, все это не зря. Значит, теперь она просто не имеет права сдаваться, она должна спасти человека. Не важно как – да хоть на себе! – вытащить его из этого гиблого места.

Летчик был тяжелый, наверное, раза в два тяжелее Аси. Даже просто на то, чтобы поднять его с земли, ушли все силы.

– Волоком, – прошептала девушка, стиснув зубы, – я потащу тебя волоком. Ты только не умирай. Слышишь, родненький?

Он ее не слышал, зато собаки, кажется, почуяли: тишину вспорол их радостно- нетерпеливый лай. Асе оставалось надеяться только на чудо, а еще на то, что немцы побоятся соваться на болото. Немцы побоятся, но что им мешает спустить собак?..

Пальцы дрожали, когда Ася расстегивала кобуру, неожиданно тяжелый боевой пистолет едва не выпал из рук. Она не умела стрелять и не знала, как пользоваться оружием, но точно знала, что без боя этим сволочам не сдастся. И летчика своего не отдаст…

…Туман упал на болото внезапно, тяжелым ватным одеялом укутал все вокруг. Еще секунду назад сквозь редкие деревья пробивались скупые солнечные лучи, и раз – все потонуло в клубящейся тьме. Это было страшно, едва ли не страшнее фашистов с их волкодавами – самый настоящий Гадючий туман, тот, которого все боятся и который унес уже не одну жизнь.