она улыбается. Время от времени ветер доносил до меня дыхание девственных джунглей, напоенное непривычными ароматами, таинственными и угрожающими.
В такие вот утренние часы кажется, что Папуа вкрадчиво нашептывает вам о своем могуществе и о своей, уходящей в незапамятные времена древности, и я, как положено каждому белому человеку, изо всех сил сопротивлялся ее чарам. Предаваясь этому и занятию, я вдруг увидел высокого человека, размашистым шагом идущего по пирсу, за ним следом, покачиваясь под тяжестью нового чемодана, волочился мальчик из племени капа-капа. Что-то знакомое почудилось мне в этой высокой фигуре. Тем временем, подойдя к сходням, человек посмотрел мне прямо в лицо и, пристально вглядевшись, помахал рукой.
И тут я узнал его.
Это был доктор Д. Трокмартин. Трок — как я всегда называл его — обладал на редкость одаренным, незаурядным умом и могучим интеллектом, что не только для меня, его старинного друга и приятеля, но, насколько мне было известно, и для доброго десятка других почитателей его таланта, служило источником постоянного вдохновения.
В ту самую минуту, когда я признал своего старого друга, меня как громом поразило еще одно, неожиданное и почему-то неприятное чувство. Да, это был Трокмартин, но в то же время что-то в лице этого человека неуловимо искажало облик, который я так давно и хорошо знал.
Незадолго до того, как я отправился путешествовать по этим краям, пожалуй, и месяца не прошло с того дня — я встречался с ним на небольшой вечеринке, куда он сам же меня и пригласил. Всего несколько недель назад Трокмартин женился на дочери профессора Уильяма Фрезира — Эдит. Разница в возрасте по крайней мере лет в десять не мешала молодой женщине разделять интересы и увлечения супруга и отвечать ему такой же горячей — если это, конечно, возможно представить, — любовью.
Школа, которую Эдит прошла у своего отца, и пылкое, искреннее сердце вот два несомненных достоинства, сделавшие ее для мужа незаменимой помощницей и нежной возлюбленной. (Я пользуюсь этим словом в том смысле, который в него вкладывали в прежние времена!) Вместе с доктором Чарли Стентоном и Торой Хальвенсен — эта женщина, шведка по национальности, растила Эдит с младенческого возраста — они отправились на Каролинские острова исследовать Нан-Матал: необычайно интересную группу островных развалин, разбросанных вдоль восточного побережья Понапе, входящего в состав этих островов.
Я знал, что Трокмартин намеревался провести по крайней мере год среди этих развалин и посетить не только Понапе, но и Леле: два места, похожие друг на друга как братья-близнецы и представляющие из себя величайшую загадку человечества. Нам мало что известно об этой таинственной цивилизации, которая столетиями процветала задолго до того, как в Египте научились сеять хлеб: немного об искусстве и почти ничего о науке. Трокмартин повез с собой необычайно сложное экспедиционное снаряжение для работы, которую он собирался там выполнить и которая, как он надеялся, увековечит его имя.
Что же случилось? Что привело Трокмартина в Порт-Морсби? С чем связаны те перемены, которые я почувствовал в нем?
Поспешно спустившись на нижнюю палубу, я нашел его там, стоящим вместе с корабельным экономом. Не успел я и рта открыть, как Трокмартин обернулся, остановив меня энергичным жестом руки, и вот тут-то я и увидел, в чем заключались так взволновавшие меня изменения. Он, конечно, понял по моему внезапному молчанию и по тому, как я непроизвольно отшатнулся, какой сильный шок я испытал, увидев его вблизи. Глаза Трокмартина расширились, он резко отвернулся от эконома, поколебался… и затем торопливо пошел в свою каюту.
— Э… какой странный, так? Сэр знает он хорошо? — сказал эконом. Похоже вы его испугать.
Я промычал что-то невразумительное и неторопливо зашагал к своему месту на палубе. Усевшись в шезлонг, я напряг все свои умственные способности и попытался сформулировать, что же именно в облике Трокмартина заставило меня вздрогнуть, будто я внезапно наступил на змею.
И тут до меня дошло, в чем было дело.
Прежний Трокмартин, которому накануне его рискованного путешествия едва лишь перевалило за сорок, выглядел гибким, стройным и мускулистым человеком, энергичным и полным энтузиазма. Ярко выраженный интеллект и, я бы сказал, какое-то предвкушение исследовательского азарта определяли выражение лица Трокмартина, на котором как в зеркале отражался его вечно взыскующий и вопрошающий ум.
Но Трокмартин, которого я только что увидел, казался совсем иным. Можно было подумать, что этому человеку довелось пережить чрезвычайно сильное чувство восторга и одновременно не менее сильное чувство страха, и на вершине испытанного глубочайшего потрясения, испепелившего дотла его душу, черты лица моего друга преобразились настолько, что являли теперь собой какую-то застывшую маску, в которой неразрывно сплелись выражение экстаза и отчаяния, — как будто эти два, в сущности совершенно несовместимых состояния посетили его, держась рука об руку, словно лучшие друзья, овладели им и удалились прочь, оставив навсегда на его челе неизгладимый след своего пребывания.
Да, тут было от чего перепугаться. Ибо невозможно даже представить, как могут сочетаться ужас и восторг, Ад и Небеса, как могут они соединить свои руки… и уста.
И тем не менее именно эти чувства, слившиеся в жарком поцелуе, запечатлелись на лице Трокмартина!
Погрузившись в свои невеселые думы, я с невольной радостью следил за тем, как отступает назад береговая линия, приветствуя в душе первые порывы свежего ветра из открытого океана. Я надеялся, что увижусь с Трокмартином за ленчем, и между тем совершенно непостижимым образом все сжималось у меня внутри при этой мысли. Но он не спустился к ленчу, и я с облегчением вздохнул, испытывая, впрочем, некоторое разочарование. Время после полудня я провел, беспокойно слоняясь около каюты Трокмартина, но он так и не появился; признаться, у меня не было большого желания вызвать его самому.
Не вышел он и к обеду.
Быстро сгущались сумерки и надвигалась ночь.
Желая немного развеяться, я вышел на палубу и направился к шезлонгам. 'Сюзерн Куин' покачивалась на беспокойных волнах, и я поспешил быстрее занять свое место.
Плотная завеса облаков, слегка подсвеченная движущейся за тучами луной, закрывала небо; море вокруг сильно флюоресцировало. Прямо на ходу движения парохода и по обеим его сторонам спорадически возникали те странные завихрения, которые иногда встречаются в южных широтах Тихого океана; на поверхности воды появлялись и тут же исчезали маленькие водовороты, будто бы где-то внизу дышали морские чудовища.
Внезапно дверь на палубу отворилась и в темном проеме показалась фигура Трокмартина. Он нерешительно постоял, обводя небо каким-то странным, пристальным и алчным взглядом, потом, помедлив, закрыл за собой дверь.
— Трок, — позвал я. — Идите сюда! Это я, Гудвин!
Он направился ко мне.
— Трок, — сказал я, не тратя времени напрасно на пустые разговоры. Что-то случилось? Могу я помочь вам?
Я почувствовал, как он весь напрягся.
— Я еду в Мельбурн, Гудвин, — ответил он. — Мне нужно достать там кое-какие вещи, они мне срочно понадобились. И еще мне нужны люди… белые люди.
Трокмартин внезапно замолчал; приподнявшись с шезлонга, он глядел на север пристальным взором. Я проследил его взгляд и увидел, что далеко-далеко, на очень большом расстоянии от нас, сквозь тучи пробивается луна. Почти на самом горизонте можно было различить ее слабое отражение на гладкой, словно полированной поверхности моря; издали казалось, что маленькое пятнышко света дрожит и пританцовывает. Тучи снова сошлись, и отражение пропало. Пароход полным ходом шел в южном направлении.
Трокмартин опустился в шезлонг. Он зажег дрожащими руками спичку, прикурил и затем, с внезапной решимостью, повернулся ко мне.
— Гудвин, — сказал он, — мне нужна помощь. Нет на свете такого человека, который бы нуждался в помощи больше, чем я. Гудвин, вообразите, что вы вдруг оказались в другом мире, чужом и незнакомом, который страшит и пугает вас, и нет ничего ужаснее, чем его непонятные вам радости. И вот вы, чужестранец, находитесь там, совершенно один… Вообразите себе этого человека, и тогда вы поймете, как
