Она поцеловала его, провела его руками по своему телу. Ота думал, что слишком устал для любви, но понял, что это не так. Потом Киян лежала рядом, чертя пальцем по татуировке, которую он приобрел, когда поселился на островах в одной из своих прошлых жизней. Странно, но перед сражением Ота уснул крепким, спокойным сном.
Он проснулся один. Позвал слуг, в чьи обязанности входило купать и одевать хая. Или новоявленного Императора. Ота выбрал черное, расшитое алыми нитями одеяние из навощенного шелка с подкладкой из толстой шерсти. Цвета вполне подходили для войны, а плотная ткань спасала тело от холода. Минуя одну гигантскую галерею за другой, он поднялся на поверхность, к свету. Он видел и придворных Сетани и Мати, и простых рабочих, которые перевозили на широких тележках камни, сваливая их у входов в подземелья. Торговцев и посыльных. Разносчиков и нищих. Город.
Над Мати нависло молочно-серое небо, просторное, пустое, словно чистый лист. Вороны переговаривались друг с дружкой спокойно и рассудительно, как судьи из предместий. Великие башни уходили в высь. Из небесных дверей струйками тянулся дым. Там, наверху, люди жгли дрова и уголь, чтобы согреться перед битвой. Ота остановился на ступенях дворца. Холод леденил ему щеки, кусал нос и уши. Вокруг пахло дымом и первым снегом. На башнях загудели колокола. Далекие, но все же отчетливые, точно голоса призраков. Желтые стяги развернулись и затрепетали на ветру, как последние листья, которые чудом удержались на огромных каменных деревьях.
К Мати подошло гальтское воинство.
Крупинки снега бесшумно летели из облаков. Баласар стоял на вершине холмистой гряды к югу от города. Складки его кожаного плаща покрылись изморозью, снег падал на плечи и не таял. Впереди высились каменные башни. Они казались ближе, чем на самом деле, и реальней, чем затянутые серой пеленой горы за ними. Вражеская армия не вышла ему навстречу, шагая по щиколотку в снегу, и даже горстка утхайемцев не замарала снежную белизну пространства, отделявшего Баласара от Мати. Позади него люди теснились вокруг паровых телег, жались поближе к печам, которые Баласар приказал открыть. У лекарей уже прибавилось работы: от мороза пострадали многие. Без оружия и доспехов не остался никто. А Баласар не забыл упомянуть о теплых подземных банях и припасах, которых, как он предполагал, хватило бы двум городам до весны.
Над вершинами башен и городских крыш поднимался дым. Колыхались желтые знамена. Баласар услышал за спиной топот копыт, обернулся и увидел Юстина на гнедой кобыле. Грудь лошади густо облепил снег, и от этого казалось, будто у нее выросли перья. Баласар поднял руку. Юстин подскакал к нему, остановился и отдал честь.
— Я готов, генерал. Со мной вызвались добровольцы. Сотня. С вашего позволения.
— Разумеется. — Баласар снова посмотрел на башни. — Ты и правда считаешь, они так поступят? Убегут на север, попробуют укрыться в предместье?
— А мы будем их поджидать. Может, я ошибаюсь, генерал. Но лучше сейчас побеспокоиться, чем потом устраивать всю зиму облавы. Особенно если этот холод — лишь начало.
Баласар покачал головой. Он не верил, что хай Мати, которого описал Синдзя, ударится в бега. Такой человек мог схитрить, устроить засаду, приказать лучникам, чтобы стреляли по лошадям. А вот бежать — ни за что. Зато улизнуть могли поэты. Или же хай отошлет детей из города, если уже так не сделал. Туда могли устремиться и беженцы. Юстин был прав, что решил их перехватить. Баласару очень хотелось, чтобы Юстин был рядом в последнем сражении. Из тех, кто прошел с ним пустыню, больше никто не выжил. При мысли, что его последний друг уезжает, он почувствовал суеверный ужас.
— Генерал?
— Будь осторожен, — сказал Баласар.
Пропела труба, и он снова повернулся к городу. На белом поле явно что-то маячило. Черная точка. Одинокий всадник, покинувший Мати.
— Глядите-ка, — заметил Юстин. — Кажется, Аютани все же решил вернуться. Передайте ему мои поздравления.
Презрение в голосе воина позабавило Баласара.
— Обязательно передам, — обещал он с улыбкой.
Примерно через пол-ладони Синдзя добрался до лагеря.
Баласар заметил, что он даже не повернул к мосту, а направил коня прямо по льду реки. Юстин с отрядом давно уже уехал. Сейчас, растянувшись дугой, они скакали на север. Когда Синдзя, раскрасневшийся от мороза и ветра, шагнул в шатер, Баласар ждал его с двумя чашками горячего каффе.
Наемник отдал честь. Полководец ответил и указал на стул. Синдзя изобразил позу благодарности. Он провел среди хайемцев так недолго, и все же привычка разговаривать жестами успела вернуться к нему, словно акцент. Синдзя сел и вытащил из рукава бумажный сверток. Они заговорили на хайятском.
— Удалось?
— Вполне. Я допустил небольшую промашку. Пришлось повилять хвостом, чтобы ее исправить. Но у хая мало надежды. Он
— А поэты?
— У них есть черновик пленения. Думаю, попробуют вызвать андата. И скоро.
Баласар почувствовал, как в животе комком сжался ужас, но в то же время им овладело странное спокойствие. Он и не подозревал, что в глубине души его гложут сомнения. Но даже если выбор и был, он исчез, едва Баласар узнал, что поэты выжили и собираются пленить андата. Он взглянул на карту. Разум тасовал стратегии, как игроки в хет — костяные таблички.
— На башнях люди? — спросил Баласар.
— Да, генерал, — кивнул Синдзя. — Они запаслись камнями и стрелами. По ближайшим улицам пройти будет нельзя, но прицелиться как следует с такой высоты никто не сможет. Возьмите чуть влево и вправо, держитесь около стен, и все. На земле сопротивления опасаться нечего. Они надеются лишь на то, что смогут подольше задержать вас на поверхности, а там холод сделает за них всю работу.
Три направления, подумал Баласар. Одни пойдут на юг, вычищать склады и лавки, другие — на кузнецов и мастеровых, третьи — во дворцы. После того, что произошло с Коулом, паровые повозки он брать не собирался. Значит, нужны всадники, хотя от них и будет мало толку, если бой перейдет в дома и дворцы. А так оно, скорей всего, и случится. В подземельях конники и вовсе не нужны. Лучники тоже не принесут особой пользы. В городе мало открытых, свободных пространств. Правда, несмотря на заверения Синдзи, Баласар ожидал, что бои на земле все же будут. Потому он решил, что с пехотой пойдут и отряды стрелков, чтобы дать отпор, если кто-то начнет обстреливать их из окон и снежных дверей.
— Благодарю, Синдзя-тя, — сказал Баласар. — Я понимаю, чего вам все это стоило.
— Так было нужно, — ответил наемник, и Баласар улыбнулся.
— Я не стану держать вас тут. Можете остаться в лагере или догнать Юстина и поехать на север.
— На север?
— Он присмотрит за той стороной. На случай, если кто-нибудь попытается улизнуть из города во время битвы.
— Отличная мысль, — согласился Синдзя, хотя голос у него немного погрустнел. — Раз так, я хотел бы присоединиться к Юстину-тя. Знаю, он обо мне не лучшего мнения. Если вдруг что-то пойдет не так, я бы хотел оказаться у него на виду. Пусть поймет, что трудности — не моих рук дело.
— Хорошая мысль, — ответил Баласар, посмеиваясь.
— Вы победите, — сказал Синдзя.
Это были простые слова, но за ними скрывалась тяжесть. Печаль, которую воины часто испытывают перед лицом поражения, и почти никогда — перед лицом победы.
— Вы думали о том, чтобы встать на их сторону, — сказал Баласар. — Когда были с людьми, которых знаете столько лет. В своем старом доме. Трудно было там не остаться.
— Трудно, — согласился Синдзя.
— От этого ничего не изменится. Один меч, даже если он ваш, не решит исхода битвы.
