Плюс ко всему Вайнстоун относится к Беверли с теплой привязанностью, Анн он просто не замечает.
— Ну и как долго они вместе? — улыбаясь спросил я. Анн посмотрела на часы.
— Около двух часов.
— Чем же они занимаются?
— Не представляю. На прошлой неделе мне нужно было срочно вызвать его в операционную. Постучав в дверь, я сразу вошла. Вы бы знали, в какой позе я увидела эту потаскуху! Не буду говорить, вы решите, что я сумасшедшая.
Забавные подробности, впрочем, все может быть. Мне захотелось узнать больше.
— Пожалуйста, Анн, расскажите все, ведь я ваш босс. Анн покраснела и неохотно заговорила:
— Он сидел в своем большом кресле, а она стояла на полу на коленях, из-за стола я не могла видеть, чем они занимались, только извинилась, пригласила его в операционную и быстро убежала.
— Ладно, всегда есть альтернативный диагноз. Может, она искала что-то на полу или завязывала ему шнурки, или…
— Алмазные сережки не дарят за поднятый карандаш и завязанные шнурки, доктор Зохар!
«Старик хочет позабавиться на свой страх и риск, кому какое дело? Она, наверное, неплохо это делает. Такой красивый рот. Забавно».
— Забудьте все и никому ни слова. Вайнстоун быстренько избавится от вас.
Когда Беверли наконец покинула кабинет Вайнстоуна, я вошел к нему и пригляделся повнимательней — он был очень доволен, искрился, как блестящие полоски на его черном костюме.
— Доброе утро, Марк! Садись, что нового?
— Здравствуйте, доктор Вайнстоун. Отличный костюм, новый?
— Нет, я купил его в Париже. Чистый кашемир, неплохо? — уточнил он с шутливой гордостью.
— Да, но галстук неподходящий.
— То есть как? Рим считает, что он прекрасно подходит. Мы оба рассмеялись.
— Впрочем, я зашел, чтобы показать вам одно письмо, хочу послать его Сорки.
— Показывай.
Он взял письмо и начал быстро читать. У него был замечательный фотографический мозг, просто человеческий сканер.
«Уважаемый доктор Сорки, я полагаю, вы помните случай с леди восьмидесяти лет, коей в 1997 году была сделана левосторонняя гемиколэктомия при аденокарциноме толстой кишки. На днях ей была проведена контрольная колоноскопия, взята биопсия. Днем позже вы оперировали больную, произведя резекцию участка толстой кишки. Гистологическое исследование препарата показало шовную гранулому (доктор Хоури). Этот случай был представлен на еженедельной М&М конференции.
В течение обсуждения было высказано предположение, что опасной и ненужной лапаротомии и резекции кишки у этой восьмидесятилетней женщины можно было избежать, если бы вы дождались результатов биопсии. Вы сказали тогда аудитории, что не могли ждать результатов биопсии и выполнили операцию как неотложную, так как у больной была непроходимость. По этому поводу я заметил, предварительно просмотрев историю болезни, что у больной не было непроходимости — колоноскопист исследовал всю толстую кишку, в ней не было обструкции.
Вы тогда обвинили меня в дезинформации и незнании фактов и добавили, что у пациентки была значительная обструкция и колоноскоп не удалось провести через перекрывающую просвет тканевую массу в левой половине толстой кишки. При рассмотрении протокола эндоскопии (копия приложена) становится ясно, что непроходимости толстой кишки у пациентки не было — колоноскоп легко прошел в слепую кишку, она не была расширена. Таким образом, вы выполнили ненужную и опасную „неотложную“ резекцию кишки и сознательно дезинформировали аудиторию.
Как председателю Медицинского правления вам известно значение объективного разбора осложнений и смертности. Вы, избранный лидер, конечно, понимаете всю серьезность предоставления ложной информации на конференции. Поэтому я обращаюсь к вам с предложением: принести извинения мне, председателю хирургии и всем присутствовавшим на М&М конференции хирургам за дезинформацию.
Если вы не сделаете этого, я буду вынужден подать жалобу в соответствующие инстанции.
Искренне ваш, Марк Зохар».
Вайнстоун удивленно поглядел на меня поверх толстых очков.
— Копия каждому?
— Да.
— Хорошее письмо, но ты не можешь послать его. Позволь мне поговорить с Манцуром, он постарается изменить ситуацию. Разве ты не собираешься вскоре в Лондон?
— В Брайтон, Британская конференция проводится в этом году в Брайтоне.
— Я рассказывал тебе, как добирался с королем проктологии мистером Голайером от Лондона до Брайтона? Ты слыхал, что я учился у него?
— Да, наслышан.
И он в подробностях начал рассказывать мне всю историю.
На следующий день Башир Бахус встречал меня в дверях моего кабинета.
— Привет, Марк, ты уже поел?
— Нет, — признался я. — В животе урчит уже полчаса, словно в кегельбане. А что?
— Мы хотим взять тебя с собой на хумус.[5]
— Вообще-то я приношу завтрак с собой, — показал я на маленький пластмассовый контейнер с ежедневной порцией моркови, сельдерея и орехов кэшью. — И кто это мы?
— Салман и я.
Салман и Башир редко выходили на ланч, видно, хотят поговорить со мной или, вернее, Вайнстоун хочет.
— Почему бы нет? Ваша кухня может улучшить мое настроение.
— Замечательно! Я знал, что ты не откажешься от хумуса.
В свои тридцать пять лет Башир был высок и крепко сложен и безусловно привлекал женщин. Холостяк с годовым доходом от трех сотен грандов, спортивным «БМВ» и домом на Холме, Башир обладал прекрасным чувством юмора и хорошо подвешенным языком. Он был армянином, получил медицинское образование в Риме и обучался хирургии в Парк-госпитале в период, когда клиника была под сапогом Манцура и Сорки. С появлением Вайнстоуна непредубежденный Башир не задумываясь присягнул новому лорду, за что был вознагражден и начал руководить отделением интенсивной терапии, ставшим источником приличного и устойчивого дохода. Меня Вайнстоун завербовал два года спустя. Позже Башир рассказывал мне, что первое время был со мной настороже, но заметив мою лояльность и нежелание лезть на чужую территорию, стал одним из моих немногих друзей в госпитале.
— Пойдем, Чаудри присоединится к нам в «Фатиме». «Фатима» — дешевый ближневосточный ресторанчик в небогатой части Парк-Риджа. Обстановка состоит из нескольких деревянных столов с шаткими стульями и большой стойки с огромным холодильником, на белых стенах висят рекламные плакаты иорданских авиалиний. Я обожаю эту простоту, любой, кто знает Ближний Восток, понимает: чем скромнее ресторан, тем лучше будет хумус.
Когда мы начали изучать меню, появился Салман Чаудри.
— Привет, парни! — ухмыльнулся Чаудри, показав подчерными усами слегка торчащие зубы, на его коренастой фигуре плотно сидел повседневный темный костюм, который он носил летом и зимой.
Чаудри был бангладешским мусульманином, обучался хирургии тоже при старом режиме, но заканчивал резидентуру уже при Вайнстоуне. Талантливый хирург, проницательный бизнесмен с яркой индивидуальностью, он быстро развил свою частную практику и стал ключевой фигурой в госпитале, сделавшись персональным советником Вайнстоуна в делах отделения. Мы были приятелями.
— Что будем пить? Пиво? — спросил Башир.
— Мне диетическую колу, — ответил Чаудри, отказывавшийся от алкоголя как истый мусульманин.
— Под хумус лучше всего холодное пиво, но у меня грыжа в два часа, пожалуй, возьму мятный чай, —
