которого мы хотим измерить напряжение в сети, самим своим существованием в этой сети вносит в сеть помеху, и потому мы меряем не то напряжение, какое хотим узнать, а искаженное. Мы получаем не искомое напряжение в сети, а напряжение в сети с вольтметром. То же самое с амперметром. И с микрометром, который, измеряя, сдавливает образец, сокращает его. Наблюдатель, таким образом, вносит помеху в наблюдаемое.
Понятно, что в некоторых случаях (наблюдение в телескоп, например) эту помеху найти трудно, если вообще возможно. Понятно также, что приборы всегда конструируются так, чтобы они вносили в измерение ничтожную помеху, которая не играет никакой роли. Поэтому на помеху измерения до поры до времени внимания не обращали, просто забывая о ней. Тем паче, что в силу неточности самого прибора измерение априори ошибочно и всегда дает «плюс-минус», который с запасом скрадывает помеху, вносимую воздействием прибора. Но в XX веке наука вошла в область измерений таких маленьких объектов, что «приборная помеха» стала не просто заметной, а фундаментально заметной, и привела к некоему мировоззренческому кризису.
Впрочем, наука могла прийти к нему и раньше. Ведь если зайти издалека, от философии, то сама рисуемая наукой картина таит в себе злые вопросы. И первый из них: как мы можем отделять сознание от мира и говорить, что мир от сознания не зависит, если сознание является частью этого мира? Оно же существует в мире! Оно его познает. С помощью своего физического тела, физических глаз, физических приборов… Правильно ли будет при такой постановке вопроса отделять сознание от познаваемого им мира? Нет, конечно, ведь сознание познает мир, в котором есть сознание! Которое в него встроено, как амперметр в познаваемую цепь.
Повторюсь, это все стало очень заметным только с появлением квантовой механики, и потому многие физики, близкие к миру элементарных частиц, теперь говорят, что дальнейшее продвижение физики невозможно без разгадки феномена сознания. И наоборот. Нобелевский лауреат академик Гинзбург писал по этому поводу: «…Просто отмахнуться от обсуждения происхождения человеческого сознания и какой-то связи этого вопроса с квантовой механикой было бы ошибкой».
Почему?
Вот с этим нам и предстоит разобраться…
Вплоть до начала XX века все шло прекрасно. Мы жили в мире «твердых тел» и реальных объектов, независимых от нашего сознания. И поэтому спокойно изучали эти тела и объекты, тыкая в них палочкой своего научного любопытства. В реальности мира никто не сомневался. Да и сложно сомневаться в существовании того, что набивает шишки при неудачном столкновении. А главное, этот мир был понимаемым. И вычислимым. А значит, предсказуемым. Любое сложное явление можно было объяснить с помощью интуитивно понимаемой модели, и на создание таких моделей физики были горазды.
Это понимание основывалось на «твердости» и вещественности мира. Точнее говоря, на непосредственной ощущаемости вещественного. На том, что наши органы чувств сконструированы эволюцией так, что могут воспринимать окружающую обстановку макромира. На нашей животности, иначе говоря. Поэтому ньютоновскую физику, на которой стояла вся наука до начала XX века, так легко представлять.
Вот столкнулись два одинаковых упругих шара под такими-то углами, а потом разлетелись. Зримо. Наглядно… Два сталкивающихся бильярдных шара — символ классической физики! Молекулы газа — это маленькие абсолютно упругие шарики, или точечки. Они, крохотульки, мельтешат в баллоне, стукаясь о его стенки и тем самым создавая то, что мы называем давлением. Если газ нагреть, скорости шариков увеличатся, они будут барабанить интенсивнее, значит, давление газа вырастет. Собственно говоря, нагрев — это и есть увеличение скорости молекул. Чего тут непонятного?
Первые сложности начались с открытием в начале позапрошлого века электричества, а с ним и такой странной формы материи, как поле. Но и тут наука не сплоховала! Для наглядности придумали силовые линии, они невидимые, но их можно визуализировать — вдоль них располагаются металлические опилки, насыпанные на листок, положенный на магнит… А электромагнетизм — это вообще волны. Понятный и представимый процесс. На море волны видели? Законы распространения волн можно изучить. Вот вам дифракция, вот дисперсия, вот интерференция.
Настоящие сложности начались, когда добрались до атомов. Поначалу-то никто ничего страшного не заподозрил. Атом? Не проблема! Планетарная модель! В центре — положительно заряженное ядро, вокруг летают полоумные отрицательные электроны. Наглядно. Понятно. Хотя, конечно, есть некие неясные тонкости, но с помощью определенных допущений мы их обойдем. Тонкости такие: если электрон крутится вокруг ядра, то он должен непрерывно излучать электромагнитные волны и терять энергию. Значит, электроны должны, в конце концов, упасть на ядро. Почему не падают? Щас чего-нибудь придумаем… Предположим, что энергия излучается порциями, квантами. И существуют такие фиксированные орбиты, на которых электрон не излучает. Это придумал Макс Планк. Который сам к этой идее серьезно не относился, полагая ее чисто математической формальностью — для удобства обсчета. Но потом кванты были открыты Альбертом Эйнштейном.
Вот с этих квантов все и началось…
И постепенно изучение микромира привело к мировоззренческому кризису — сначала в физике, потом в философии. Не зря Эйнштейн так не любил квантовую физику, отказывал ей в высоком звании науки и обзывал магией. Не зря английский физик Пол Дэвис называл квантовую механику наукой, ведущей в «потустороннюю реальность». А американский физик Эдвин Джейнс писал: «Вполне ясно, что современная квантовая теория не только не использует, она даже не отваживается упоминать понятие «физической реальности». Защитники теории говорят, что это понятие является философски наивным, представляет собой возврат к устаревшим способам мышления, и что осознание этого составляет глубокое новое знание о природе науки. Я же говорю, что эта теория составляет крайнюю иррациональность, что где-то в этой теории утратилось различие между реальностью и нашим знанием о реальности, и результат имеет характер скорее средневековой черной магии, чем науки».
Человеческий трагизм ситуации состоял в том, что величайшие физики, заложившие в начале XX века первые мины в здание классической физики (которую еще можно было бы назвать «физикой реальности»), потом за эту самую реальность отчаянно боролись с новыми поколением физиков, которые пошли еще дальше в разгребании завалов рухнувших представлений. Макс Планк, придумавший кванты; Альберт Эйнштейн со своей теорией относительности и подтверждением квантов; Вернер Гейзенберг, получивший нобелевку за — цитирую сайт нобелевского комитета — «создание квантовой механики»; Эрвин Шредингер, также стоявший у истоков квантовой механики, а потом от горя ушедший в индийскую философию, — все они на дух не переносили того, к чему квантовая механика их в итоге привела. И что потом получило название «копенгагенской интерпретации», которую разделяла школа Нильса Бора.
По сути, весь XX век шла невидимая простым людям война. Война физиков. Тех традиционалистов, душа которых отчаянно протестовала против «магии» квантовой механики, и тех циников, которые, посмеиваясь, считают реальность устаревшим понятием из лохматого XIX века.
Тут, наверное, нужно, наконец, объяснить, что физики понимают под словом «реальность» и почему от нее пришлось отказаться. А также растолковать, отчего многие из них протестуют против такого отказа.
Начнем с последнего. Протестуют, потому что это психологически трудно — отказаться от привычного. Многим кажется, что вся физика должна быть интуитивно понятна — как механика. Когда сталкиваются и разлетаются твердые тела, или волны образуют дифракционную картину, это понятно, потому что представимо. Наглядно. Однако углубление в микромир привело к тому, что наглядные картинки исчезли, осталась одна математика. А вот представимой физической картины за ней никакой нет. Нет того, что физики называют физическим смыслом формул. Физика превратилась в крючочки на бумаге. Интуитивная понимаемость исчезла. Это нервирует.
А зря!
Бедные физики, упрямо держащиеся за наглядность, не осознают одного: то, что они принимают за наглядность и понимание, на самом деле всего лишь «привычка к твердым телам». Чистая животность, основанная на животных органах ориентирования в мире! Причем понимание это весьма поверхностное, мнимое. Наглядность работает, только если не особо углубляться в предмет, поскольку при ближайшем рассмотрении никаких «соударений твердых тел» мы не увидим. Это ведь только кажется, что два шара
