надеждой получить какое-либо место. Долги, сделанные мною под мое наследство (отец оставил мне более 100 тысяч рублей на срок по достижении 35-летнего возраста), докучали мне и отравляли мне существование. Я принялся за газетную работу, видя в ней одно спасение, как нравственное, так и материальное; я был свободный человек; мне думалось заработать как-либо необходимую сумму на жизнь (мне тогда приходилось жить на две семьи). В это время ко мне обращались многие лица, прося хлопотать по их делам. Будучи частным человеком, я счел возможным принять на себя некоторые хлопоты. Среди, таких лиц были двое евреев - Шапиро и Минц. Первый хлопотал об открытии типографии, второй - разрешении ему права жительства. Первое дело увенчалось успехом, и я получил от него несколько сот рублей; второе дело не устроилось, и я был вынужден войти в соглашение на предмет взятого аванса (я выплачиваю и теперь по 100 рублей, уплатив уже 600 руб.; остается еще 900 руб.). Служба в „Новом времени“ пошла хорошо, и я, {147} конечно, бросил всякие дела, которые брал из нужды, выброшенный на улицу департаментом, которому я отдал лучшие годы моей жизни, не щадя себя и подставляя все время мою голову под удары революции.
И вдруг - обыск, грубый, как у революционера-бомбиста. Обыск ничего не дал, ибо у меня ничего не было. Я узнал, что был донос некоего Рабиновича, изгнанного агента, шантажиста, торговавшего здесь, в Петербурге, своей женой. Но это не все. Я узнал о том, что следователь по важнейшим делам Александров ведет против меня дело, которое возбуждено Охранным отделением. Я узнал, что еврей Минц был вызываем в Охр. отд., где ему, под давлением жандармского офицера, было приказано рассказать невероятную историю; то же самое проделали с Шапиро, которому грозили новым закрытием типографии и так далее, если он не покажет против меня. Все это делалось Комиссаровым, который настоял на посылке дела следователю. Я знаю о том, что П. А. Александров допрашивал многих, и думаю, что ни один честный человек не мог показать против меня. Но создается дело, желают скандала. Кому он нужен? Я не сделал ничего дурного; будучи частным человеком, я хлопотал по делам; это не возбраняется законом. Я не выдавал государственных тайн, не был в сношениях с кадетами и не изменял своей родине. Можно выгнать человека, можно его лишить материальной поддержки, но, я думаю, не к чему его преследовать ради преследования. Если бы я был прохвостом, я взял бы деньги, предложенные мне г. Б. от кадетов, а ведь они мне предлагали в то время, когда кадеты были в моде и многие сановники надеялись видеть их министрами. Всего не расскажешь. Происходит вопиющая несправедливость. Я вам всего рассказать не могу. Пусть меня позовут, и я все расскажу. Если будет неправда в моих словах, пусть карают, но нельзя же в угоду Комиссаровым создавать дела и подставлять голову и честь человека за то, что он всю жизнь оставался верным слугою того дела, которое ему было поручено. Вы хотели услышать от меня правду - я вам ее сказал. Делайте с моим письмом, что хотите. Я считаю вас честным человеком».
Соображения Мануйлова, очевидно, были убедительны, и П. А. Столыпин, прочитав это письмо, отправил его Курлову, {148} при пометке: «Довольно любопытное письмо… Что вы о нем думаете?».
В октябре 1910 г. Мануйлов попробовал было сыграть на свою политическую осведомленность и нужность. Он забежал в Департамент полиции и повидался с С. П. Белецким, тогда вице-директором департамента. Белецкий рассказал о своей беседе Н. П. Зуеву и счел нужным зафиксировать ее еще и в особом письме (от 2 сент.), нами приводимом:
«Его превосходительству г. директору Департамента полиции.
В дополнение к моему личному докладу о явке ко мне Мануйлова, по-видимому, несколько встревоженного делом Меньшикова, честь имею доложить, что Мануйлов, явившись сегодня в департамент и доложив заранее курьеру Андрееву, что он имеет срочное, важное от редакции дело, сообщил, 1) что возвратившийся из-за границы сотрудник „Нового времени“, бывший в последние дни, во время заседаний сейма, корреспондентом „Нового времени“ в Финляндии, заявил, что третьего дня в Гельсингфорс приезжал Б. Савинков вместе с Конни Цильякусом, пробыл один день и сейчас же уехал, получив значительную денежную поддержку. Редакция „Нового времени“ хотела было поместить об этом заметку, но затем, в интересах сознания обязанности, уполномочила Мануйлова заявить об этом в департамент. 2) При этом Мануйлов добавил, что родная сестра Савинкова замужем за сотрудником „Нового времени“ Краковым и очень дружна с Савинковым, и он имеет основание думать, что ей известно постоянное местопребывание Савинкова, с которым она, бесспорно, состоит в переписке.
Вместе с тем тот же Мануйлов представил письмо доктора Поли, проживающего на Казанской ул., д. № 1, заявляющего себя сотрудником иностранных газет, хотя редакция „Нового времени“ ему не доверяет, считая его австрийским шпионом. Он предлагал ему, Мануйлову, явившемуся к нему на свидание по письму в „Европейскую“ гостиницу, 10 000 руб. за участие в трудах, могущих осветить перед иностранной прессой, в связи с предстоящим при начале открытия сессии Государственной думы печатанием разоблаче-{149}ния Меньшикова, в первую очередь статьи о краже шифров, деятельность департамента последней эпохи, путем издания особой книги.
Этим обстоятельством Мануйлов, несколько прикосновенный к этой эпохе, видимо встревожен, что я могу судить из заявленной им готовности использовать „Новое время“ для целей департамента, путем помещения необходимых о Меньшикове в интересах департамента статей раньше, чем появятся инсинуации Меньшикова.
Ничего ему на это не ответив, я сказал, что все, им мне сообщенное, я представлю вашему превосходительству, что и исполняю».
О своей угодливости и желании послужить родному департаменту Мануйлов имел случай еще раз заявить в любопытнейшем письме на имя генерала Курлова от 24 декабря 1910 г.:
«Ваше превосходительство, корреспондент „Русского слова“ (от 16 сего декабря) сообщает, что в непродолжительном времени предстоят разоблачения Бурцева по вопросам разведочной агентуры (наблюдения за посольствами и т. д.), по поводу коей Бурцев получил сведения от бывшего агента Леруа, находившегося на нашей службе. Ввиду того, что эти разоблачения могут вызвать значительные осложнения и газетную полемику против России, я позволяю себе доложить вашему превосходительству, что, если бы вашему превосходительству благоугодно было, я мог бы представить данные, которые могли бы до известной степени парализовать гнусную выходку Бурцева и подкупленных им агентов. Может быть, ваше превосходительство сочтет полезным приказать кому-либо из ваших подчиненных войти со мною по сему поводу в переговоры. Вашего превосходительства преданный слуга И. Мануйлов».
Между тем, предварительное следствие приходило к концу, и предстояло решить вопрос: ставить ли дело на суд? Вопрос этот должен был по закону быть решен… в Департаменте полиции. Генерал Курлов, так храбро действовавший вначале против Мануйлова, теперь приутих и остановился перед конфузом судебного разбирательства дела Мануйлова. {150} Он поручил С. Е. Виссарионову, исправлявшему в то время обязанности вице-директора, рассмотреть предварительное следствие и дать свое заключение. С. Е. Виссарионов добросовестно исполнил свою работу и 20 апреля 1911 г. доставил Курлову секретное представление, из коего мы извлекаем самое существенное.
«Вследствие личного приказания от 15 сего апреля, имею честь представить вашему превосходительству краткие сведения о колл. ас. Манасевиче-Мануйлове.
6 марта 1910 года департамент полиции за № 90 038, возвратив начальнику С.-Петербургского охранного отделения переписку о Манасевиче-Мануйлове, произведенную им в январе 1910 года, предложил направить ее к прокурору С.-Петербургского окружного суда, ввиду падающего на Мануйлова обвинения в целом ряде получений денежных сумм с разных лиц обманным путем, то есть в преступлении, предусмотренном 1666-1667 ст.ст. Улож. о наказ.
Ранее по тому же поводу, в 1908-1909 гг. С.-Петербургским охранным отделением производилось расследование о том же Манасевиче-Мануйлове, и, несмотря на полученные в то время подтверждения его преступных деяний, дальнейшего хода переписке не было дано.
В настоящее время предварительным следствием добыты данные, не только подтверждающие сообщения Департамента полиции, но и в достаточной степени изобличающие Манасевича-Мануйлова в обманном получении денежных сумм.
Необходимо отметить, что, как видно из формулярного списка о службе коллежского асессора Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова, он имеет от роду 40 лет, лютеранского вероисповедания, окончил курс в реальном училище Гуревича, состоял на службе по императорскому Человеколюбивому обществу и 12 июля 1897 года переведен на службу в Министерство внутренних дел, был откомандирован для занятий в Департамент духовных дел, а 20 августа 1902 года был назначен чиновником особых поручений при
