Ты ведь, говорил, тоже писал. Кажется, про молодежный протест. Да ведь?
Я кивнул без особой энергии. Выжидал, что Свечин скажет дальше. А в голове завертелось: журнал, в нем смелые стихи, рассказы, манифесты, мои эссе о Бретоне, о Красном мае. Они существуют, я написал их лет десять-двенадцать назад, привез в Москву. Набрать на компе, подправить и издать. Наверняка произведут впечатление – я написал их в то время, когда хотел перевернуть мир…
А Свечин, раскочегарившись, толкал уже новые проекты:
– Или фильм снять. Авторское кино. Вон «Пыль» за копейки сделали, а резонанс какой!.. Снять, на дисках выпустить… Можно группу собрать. Я ведь когда-то в панк-группе пел. У себя там, в Абакане. Даже фаны были, на фестивали нас приглашали… Тексты свежие есть, музыканты знакомые, которые не против. Толчка не хватает… Собраться, студию найти, порепетировать, альбом записать. И концерты можно устраивать. Сейчас не хватает рок-музыки новой, все какую-то мутотню поют… Хочешь, стань нашим продюсером. Я уверен – дело и выгодное, и интересное.
– Из меня продюсер! – хмыкнул я; это предложение рассмешило и отрезвило. – И где деньги для журнала, для фильма? Тут каждый рубль в поте добываешь…
Свечин посмотрел на меня, как взрослый на врущего подростка. Мне показалось, что сейчас он скажет: «Да ладно гнать! Знаю я про твои закрома». Но прозвучало другое, хотя почти в том же духе:
– Денег особо много и не требуется. Желание – главное. Катализатор. Людей, которые что-то делать хотят, полно, ждут толчка… И в политике вон бурление. Слышал про ОГФ? Объединенный гражданский фронт. Гарри Каспаров оппозицию объединяет. Марш несогласных в декабре провел. Вот туда бы влиться, как творческая сила…
Я отмахнулся:
– А, детский сад эти марши. – Вообще этот разговор стал меня утомлять, и пусть завуалированное, но покушение на мои деньги напрягало. – Кучка лузеров…
– Сегодня кучка, а завтра тысячи.
– Ну, это вряд ли. Да и что эти тысячи? Вот, помню, в октябре девяносто третьего десятки тысяч были. Дали по ним очередь из пулемета, и они растворились. В девяносто шестом спокойненько Ельцина на второй срок пустили.
– Десять лет прошло. Силы снова скапливаются. Прошлый год показал, что раздражение растет. И творческие силы в стороне не должны прятаться. Сам же когда-то рассказывал про Францию, про студенческую революцию. Ее ведь готовили, общество созревало. И долбануло в итоге… Лучше, если мы будем в авангарде, а не кто-нибудь… Это, – Свечин подмигнул и таинственно понизил голос, – это часто бывает выгодно. Согласись.
– В принципе да. А можно и под пулю попасть… Впрочем, о журнале можно подумать…
Сейчас, вспоминая этот разговор, да и другие похожие, каких было у нас со Свечиным немало в те дни, хочется смеяться. Невесело, саркастически. Два взрослых мужика (одному тридцать пять, другому тридцать два), не пьяные, не очень хорошо друг друга знающие, сидят и базарят час, другой о подобной фигне. И главное, вполне искренне.
Свечина можно понять – такие люди, годами находящиеся в вынужденной (хотя в основе своей – добровольной) аскезе, любят помечтать, а если вдруг повезет, войти в какое-нибудь денежное дельце. Тем более, если оно позиционируется как борьба с чем-то устоявшимся. Чтоб одновременно и подзаработать, и показать, что упорно движешься против течения.
А я? Конечно, не случись со мной этой беды с обморожением, не шибани по голове измена жены, я бы не стал тратить время и эмоции на подобный треп. Но в тот момент он мне помогал. И что самое удивительное – в последующие четыре года я время от времени заражался планами Свечина, Ивана, девушки Ангелины, даже готов был вложить в их осуществление деньги. Слава богу, не вкладывал… Да нет, ничего удивительного – всерьез обсуждая какой-нибудь бредовый проект, я спасался то от одиночества, то от приступов осознания бессмысленности жизни.
Олег Свечин навещал меня почти ежедневно. Так же часто приходил одноклассник Максим и тоже вел долгие беседы.
Он всегда меня поражал – в школе учился кое-как, в универе не появлялся неделями, когда работал, то брал отгул за отгулом, но умудрялся вызывать у учителей, преподавателей, начальства симпатию и снисходительность. Короче, ниоткуда его не вышвыривали (в школе за четверть ставили натянутые четверки), в крайнем случае уговаривали взяться за ум.
Университет Максим бросал раз десять, но как только выказывал желание продолжить учебу, его тут же восстанавливали. В итоге за пятнадцать лет окончив четыре курса, он уехал в Москву.
Здесь Максим продолжил жить в таком же стиле… Есть особый вид людей – симпатичные распиздяи. Вот Макс – один из ярчайших представителей.
На первом курсе он познакомился с джазовой певицей Лианой, девушкой на два года его старше, армянкой, дочерью богатого и довольно известного в нашей городе бизнесмена. Они стали дружить, Лиана, видимо, его всерьез полюбила – прощала Максиму его распиздяйство, безденежье, игру на автоматах (он мог просадить все до последнего рубля), даже хоть и не совсем доказанные, но почти явные измены.
В две тысячи первом Лиана переехала в Москву. Ей пришло в голову, что в столице она как певица добьется большего, чем в нашем областном центре… Она занималась вокалом с детства, брала уроки у известных преподавателей, нанимала музыкантов для репетиций и записи демо, тратила на это кучу папиных денег.
В Москве сняла квартиру, продолжила петь, показывая, что готова нести немалые финансовые расходы. Музыканты, владельцы студий, звукорежиссеры этим активно пользовались – за любую мелочь Лиане приходилось платить тройную цену.
Вскоре к ней приехал Максим, при помощи знакомых устроился редактором на «РТР». Работа была халявная – подправляй поступающую информацию, подбирай нехитрые синонимы, чтобы, скажем, слово «визит» не повторялось слишком часто, в исключительных случаях делай передиктовку – и получай за это приличную зарплату.
Но через несколько месяцев Максим закапризничал – скучно. Его сделали репортером передачи «Дежурная часть». Репортером он пробыл совсем недолго – мотаться по Москве, смотреть на трупы, брать интервью у тех, кто полчаса назад убил человека, а то и нескольких, оказалось слишком тяжело. Макс стал довольно сильно пить, жаловаться на кошмары, и его перевели в ведущие этой программы. Теперь пять раз в неделю он появлялся на экране, рассказывал, где что взорвалось, где кого убили, какие автокатастрофы произошли, но сам уже на места не выезжал. Получал около восьмидесяти тысяч чистыми; деньги почти сразу и почти все проигрывал.
Да, пожив вместе некоторое время в Москве, Макс и Лиана поженились; Лианин папа купил молодым квартиру в новостройке в Кунцеве…
Любой человек, посмотрев на жизнь Макса, сказал бы, что он как сыр в масле. И очень бы удивился, узнав, что этот человек постоянно плачется, как ему тяжело, как ему не по душе работа, жена, Москва и остальное.
– Достало все, так, блин, достало, – ныл он, сидя рядом с моей кроватью. – Психика расстроилась, бухаю каждый день. Но как бухаю – бухаю и помню, что завтра в одиннадцать на эфир бежать, рожа должна свежей быть… Мучение, а не бухание… И Лианка еще… – Максим кривился. – Изворчалась вся, всем недовольна.
– Я бы тоже был недоволен, если б мой муж… – Я кашлянул, услышав в этом сравнении нечто абсурдное. – Ну, если б человек, с которым я живу, всю зарплату за один вечер спускал и еще пил бы так…
– Не в этом дело. Просто достали друг друга.
– Ну, это мне знакомо, хе-хе. – После собственных неприятностей я не мог слушать такие жалобы без ехидного смеха.
– Домой вернуться хочу, – нудил дальше Максим. – Лену помнишь? Я вас знакомил, когда ты приезжал тогда…
В памяти мелькнуло нечто почти совершенно забытое:
– Лет пять назад?
– Ну да, да… Хорошая девочка. Ждет меня до сих пор. Понимаешь?… Столько здесь прожил, а не могу
