презрение, и торжество. Словно она перехитрила, победила и раздавила гаденького врага. И вот, покидая поле боя, глянула, чтобы удостовериться, что же это была за мерзость, шевелится ли еще. Понимает ли вообще, что побежден…
И вот теперь я глотал водку и думал, пытался понять, почему она так на меня посмотрела, что я сделал неправльно, зачем она поддалась и легла, если так меня презирает… Позже, когда исправить ничего уже было нельзя, стало ясно, зачем разыграла приступ страсти, расслабила каменное тело, сама стянула с себя джинсы, задрала водолазку. А глянула так бессознательно, устав притворяться.
Я пил, слушал уже не «Мельницу», ставшую мне сейчас отвратительной, а когда-то любимый «Дорз», тот безумный концертик, на котором пьяный или обдолбанный Моррисон почти не мог петь, и его пытался заменять Манзарек, между ними то и дело возникали перепалки; Моррисон падал, мычал, визжал в микрофон, а публика бесновалась…
Немного разбавил беспросветную концовку этого дня звонок Свечина.
– Привет, – как обычно безо всякой приветливости поздоровался он. – Говорить можешь?
– Могу-у! – помню, воскликнул я с полупьяной развязностью. – Теперь я все могу!
– Что-то случилось?
– Все отлично. У меня все отлично!
– У, поздравляю… Слушай, ничего нет для халтуры?
– Как нет? – есть, конечно! – Я слегка протрезвел, приглушил звук проигрывателя. – Нужна статья, пятнадцать тысяч знаков.
– О чем?
– О социальных инициативах российских угольных компаний. Берешься?
Свечин подумал и спросил:
– А сопроводительные материалы есть?
– Есть кое-что. Но в основном – в Интернете найдешь.
– И сколько стоит?
– Сто пятьдесят бакинских.
– Нормально. Можно попробовать. – Он помолчал и, не меняя интонации, заговорил о другом: – Я вообще вот что звоню – завтра в музее Маяковского вечер литературный. Думаю, вдруг тебе интересно.
– А что за вечер?
– «Свежая кровь». Будут…
Меня жутко рассмешило это название. Я хохотал так долго, что Свечин положил трубку. Пришлось перезвонить.
– Извини. Просто бухаю, настроение поганое.
– Ты же говорил, что у тебя все отлично, – вроде бы удивился он.
– Это я так… наоборот, хреново. Думаешь, стоит пойти?
– Ну, я обязательно буду. Там вся наша писательская группа соберется. То есть те, кто в Москве живет… Молодые боевые писатели. Ты же хотел познакомиться, тоже участвовать.
– Да, да, – вспомнил я наши со Свечиным разговоры в больнице. – Постараюсь.
– Давай тогда встретимся в половине седьмого на «Лубянке».
– Давай.
– Можешь коньяка фляжечку взять… И материалы для статьи не забудь, пожалуйста.
Литературный вечер показался мне довольно комичным и даже абсурдным (как большинство мероприятий, в которых участвуют люди сплошь со схожими взглядами), но на нем произошло знакомство с девушкой, которая на некоторое время меня очень увлекла… Я даже влюбился.
Встретились мы с Олегом Свечиным на выходе из метро. Было жарковато, настоящая летняя погода.
Выпили во дворе музея немного принесенного мной коньяка; Свечин выкурил сигарету и, растерев окурок ботинком по асфальту, спросил, сколько времени. (У него был мобильник, но он все время забывал, что там есть часы, и спрашивал у других.)
Было без пятнадцати семь.
– Давай еще по глотку, и пойдем. – Он заметно волновался…
В полукруглом зале сидело человек двадцать. Потом еще подошли, но немного – пятеро-семеро. Как оказалось, почти все собравшиеся (или вообще все) были поэтами, писателями, критиками. Их приглашал к микрофону находящийся на сцене темноволосый миловидный юноша в пышном сером свитере.
Выступления парней и девушек (на вид большинству из них было лет двадцать – двадцать семь) поражали своей одинаковостью. Сначала они произносили эмоциональные, к счастью, не очень длинные речи о том, что в литературу пришло новое поколение, свежее и преисполненное желания действовать… Один, миниатюрный паренек в дерматиновом пиджаке, сказал, что необходимо действовать обязательно вопреки (вопреки чему, я так и не понял), и это в конце концов принесет победу (кому и в чем, тоже осталось для меня неясным), а затем прочел чужой (фамилию поэта я забыл) стих в духе Крученых. Другой юноша, покрупней, гривастый, резко жестикулировавший, объявил, что хватит стебаться над советским, героическим, созидательным, и прочел свой стих в духе позднего Маяковского (про буржуев, утонувших в наворованных народных деньгах). Пухлотелая девушка с лицом египтянки сообщила, что у литературы остался единственный путь – «путь летящей в толпу бомбы», после чего прочитала свой рассказ от первого лица, в котором доведенная до безумия бытовухой героиня изрешетила размороженную курицу кухонным ножом…
Я услышал не всех – два раза мы выходили со Свечиным в музейный туалет, где прикладывались к бутылочке с коньяком… В какой-то момент у меня возникло желание забрать из гардероба пальто и пойти гулять по центру Москвы. Хорошо, что Свечин удержал.
Когда вернулись в зал во второй раз, на сцене стояла тонкая девушка с золотистыми (явно натурального цвета) волосами и строгим лицом. Она напомнила мне артистку Николь Кидман…
Видимо, свою речь девушка уже произнесла и теперь наизусть, без бумажки, читала стихи.
Слабовато, тонковато, но с нервом звучал ее голос, вспыхивали яркие сочетания слов, неожиданные рифмы…
– Кто это? – шепотом спросил я у Свечина.
– Ангелина Зотова. Поэт, прозаик, критик, публицист, – ответил он, а потом решил добавить: – Она, Сергей, который вечер ведет, и я – считаемся лидерами нового поколения.
Я хотел хмыкнуть, но не стал. Продолжал смотреть на девушку. «Ангелина, – повторял про себя, – надо не забыть. Ангелина…»
После нее Сергей позвал к микрофону Свечина.
Тот со свойственной ему вялой интонацией забубнил, что свобода ушла из политики, общественной жизни, но осталась в литературе, и, вымученно придав голосу энергию, призвал к тому, чтобы молодые писали о реальной жизни, фиксировали ее со всеми ее подробностями и темными сторонами…
Я слушал его, а глазами наблюдал за Ангелиной. Она сидела в первом ряду, выпрямив спину, и без отрыва смотрела на сцену.
– Как говорил Белинский, – заканчивал речь Свечин, – умение верно изображать отрицательное есть ключ к изображению положительных явлений, не ставя их на ходули… В общем, да здравствует реализм!
И после этого он минут пятнадцать читал рассказ, в котором герою во время общегородского праздника не продали алкоголь, и он, герой, разозлившись, стал обличать празднующих в лицемерии и тупости.
Закончил вечер ведущий Сергей по той же схеме: позажигал публику речью, а затем прочитал текст про бессильных пенсионеров – бывших когда-то молодыми и сильными комсомольцами-добровольцами, победившими Гитлера и запустившими в космос Гагарина…
– А теперь, – свернув листочки в трубочку, сказал Сергей, – приглашаю всех на скромный фуршет.
В соседней с залом комнате, почти каморке, был накрыт стол – бутерброды, маринованные огурчики, оливки, водка, вино в пакетах, минеральная вода… Свечиным завладел какой-то высокий юноша в очках и стал жаловаться, что его роман нигде не берут, просил помочь «протолкнуть»; Свечин косился на еду и питье, мычал, что нужно подумать, что поговорит с тем-то и тем-то… Я стоял возле двери, не решаясь нагло
