– …и просто глазел на меня. Когда я выберусь отсюда, больше ему не готовить у матери пиццы. Уж об этом я позабочусь.
– Ватанабе?
– Это его имя? Ватанабе?
Ватанабе? Как он мог оказаться замешанным во все это.
– Это Хиро так потрудился над твоим лицом?
Юдзи потрогал рану ниже линии волос.
– Может быть, вот над этим шрамом. Я уже не помню. За последние двадцать четыре часа меня отымели все, кто только мог.
Он усмехнулся. Я попыталась улыбнуться в ответ, ошеломленная тем, что после подобного кошмара Юдзи еще может шутить.
– Он вернется? – спросила я.
– Поверь мне, он больше не вернется, – ответил Юдзи не слишком уверенно.
– Откуда ты знаешь?
– Поверь, он не вернется.
Юдзи погладил меня по затылку, и я прижалась к нему, спрятав лицо. Мне стало жалко своего недавнего неведения, захотелось со щелчком захлопнуть этот ящик Пандоры и никогда больше не открывать, я. вспомнила еще кое-что из длинного списка преступлений Юдзи.
– Хиро сказал, что ты сообщил его невесте о его смерти.
Юдзи напрягся.
– У меня не было выбора. Она даже не заплакала, просто велела мне убираться вон. На следующий день она как ни в чем не бывало вышла на работу и никогда больше не упоминала о Хиро.
– Что ты сказал ей?
– Что его застрелили.
– Теперь она знает правду. Она должна ненавидеть тебя.
– Она знала все с самого начала. И ей не за что ненавидеть меня – я просто выполнял свою работу.
Я тихо лежала, обдумывая его слова. Юдзи решил, что я молчаливо осуждаю его.
– Мэри, послушай, чего ты хочешь от меня? Неужели Ты думаешь, что каждый день я не ощущаю вины? Я стоял и смотрел, как они мучают моего лучшего друга. Я знал, что Хиро вернулся, я ждал, что он объявится. Знаешь, что я подумал, когда сегодня он наставил на меня пистолет? Господи, пусть он нажмет на курок. Я все это заслужил.
– Не говори так. Если бы Хиро выстрелил тебе в лицо, это ничего бы не исправило.
– Я сам все загубил, – сказал Юдзи. – Теперь я просто хочу заплатить по долгам и убраться отсюда. Хочу, чтобы все закончилось. Я бы отдал собственную руку, если бы можно было хоть что-нибудь изменить.
– Перестань. Мы уедем и никогда больше сюда не вернемся.
Я обняла Юдзи, вдыхая запах антисептика, который излучали его поры. Его рука коснулась моего плеча. Ночью похолодало, но тело горело, словно все грехи, которые Юдзи еще предстояло искупить, сжигали его изнутри. Я мягко обнимала его, ощущая, что между нами осталось много недосказанного. Главное сейчас – утешить Юдзи, облегчить муки его совести. Я прекрасно понимала это, но слова не шли с губ.
От свечей остались только лужицы воска, прилипшие к половицам и опаловыми блестками свисавшие с ножек стола. Мы лежали, обнявшись, наши глаза впитывали тьму, словно губки. Наступила полночь, и животы наши согласно заурчали. Чтобы заглушить голод, мы курили сигареты и поочередно прикладывались к древней бутылке саке. (Юдзи, который не ел уже двадцать четыре часа, клялся, что его желудок начал переваривать сам себя.) Между глотками саке Юдзи рассказывал о своем прошлом, о школе, о том, как вынужден был скрывать, что его мать работает в хостесс-баре. Я слушала, перебивая только тогда, когда не понимала слов. Юдзи никогда еще не был так откровенен со мной. Он постоянно просил прощения за то, что так многословен. Я просила его не останавливаться, не желая упустить ни слова.
Телефон зазвонил. Поставленный на виброзвонок, аппарат извивался по полу, словно одержимый бесами.
Юдзи схватил телефон. Я услышала в трубке низкое бормотание. Это продолжалось добрых полминуты. Юдзи ничего не отвечал.
– Ну?
– Это мать. Сейчас придет машина, которая отвезет нас к Ямагаве-сан. Он хочет поговорить со мной, прежде чем мы покинем Осаку.
– О чем ему с тобой говорить? Вот дерьмо! Неужели он хочет сделать с тобой то же, что проделал с Хиро?
Юдзи положил руку мне на плечо и сжал его.
– Послушай, если за дело взялась моя мать, нам ничего не угрожает. Ямагава-сан просто должен соблюсти традицию. Он должен сам сказать мне, что отныне я – изгой, а затем он отпустит меня восвояси Мать говорила с ним, он обещал ей.
Юдзи поднял пропитанную кровью футболку и встряхнул ее. Затем начал натягивать футболку через голову.
– Не ходи со мной, – сказал он.
– Я пойду туда, куда пойдешь ты, – ответила я.
Юдзи просунул руки в рукава. Я потянулась за скомканной юбкой.
– Ты боишься? – спросила я.
– Нет.
– А я боюсь.
– Мэри, они не тронут тебя…
– Я боюсь не за себя.
– Только представь, через несколько часов нас уже не будет в Японии. Мать обещала сделать паспорта и заказать билеты на самолет.
Сияя фарами, «БМВ» вполз во двор. Тот самый шофер, который вез меня сюда, вылез из машины с непроницаемым выражением на лице, зловещий, словно владелец похоронного бюро. Он смотрел на нас, как на пустое место. Шофер открыл заднюю дверь, никак не показав, что заметил разбитое лицо Юдзи.
Я прошептала шоферу в спину:
– Какой-то он странный. Ты его знаешь?
Юдзи покачал головой, мысли его бродили далеко. Мотор завелся, и «БМВ» выполз со двора и помчал по грязной каменистой дороге, оставляя позади бамбуковые заросли и изгородь из рифленого железа. Мы свернули к стройке. Рабочие в желтых робах бурили дорогу. Мужчина в каске и светящемся жилете знаками показал нам, что нужно ехать в объезд. Юдзи молчал, но я почти слышала, как гудят его напряженные нервы. Он солгал, когда сказал мне, что не боится. Мне хотелось, чтобы время текло быстрее, и злополучная встреча поскорее закончилась бы, и медленнее, чтобы она никогда не начиналась. Мы не смотрели друг на друга. Я сжала руку Юдзи.
В ответ он сжал мою, словно загнанный зверь, беззащитный перед миром, что лежал за тонированным стеклом.
Несмотря на то, что бар Ямагавы-сан находился всего в нескольких улицах от бара «Сайонара», я оказалась там впервые. Булыжные мостовые усеивали крошечные барчики, сиявшие розовым неоновым светом и носившие названия вроде «Розовой пантеры». Парочка баров и вовсе не имела названия – только темные окна и громилы на входе. Рядом с баром «Бриллианты навсегда!» стояли два представителя секс-меньшинств, держа сигареты в
