резко высказался против: мы начали расследовать дела, связанные с самыми могущественными людьми России, и смена охраны может быть чревата…
Я сказал Крапивину:
— Юрий Васильевич, я уже предупреждал вас в прошлый раз: если вы поменяете мне охрану, я объявлю об этом всенародно и выскажу свои соображения по поводу того, зачем вы это делаете. Вы этого хотите?
Лицо Крапивина сразу сделалось кислым, и он от меня отстал.
Следом в коридоре повстречался Якушкин, пресс-секретарь прошел мимо, не поздоровавшись. Вон — даже не здоровается. В голове промелькнула грустная мысль: «Декабрист… А воспитание недекабристское. Впрочем, человек, который столько лжет, утверждая, что президент работает по шестнадцать часов в сутки, вряд ли может быть потомком декабристов. Он потомок кого-то другого, из породы Хлестаковых».
В палате-кабинете президента находились трое: сам Ельцин, Примаков тогдашний премьер правительства и Путин — в то время директор Федеральной службы безопасности и секретарь Совбеза. «Если Борис Николаевич руки не протянет — я поступлю так же», — подумал я. Президент приподнялся в кресле и поздоровался за руку.
На столе перед ним лежала видеокассета с приключениями «человека, похожего на генпрокурора» и тощенькая папочка с материалами. Он ткнул пальцем в торец стола, где стоял стул. Сам он сидел за столом в центре, вертел в пальцах карандаш, постукивая им по видеокассете. У стола же, по одну сторону, лицом ко мне, сидел Примаков, по другую, как-то странно съежившись и натянув пиджак на сухой спине так, что были видны острые лопатки, — Путин.
За окном занималось солнце. Воздух сделался розовым, бодрящим, на ветках недалеких елей шебаршились птицы, стряхивали с лап чистый свежий снег.
Дверь в соседнюю комнату была приотворена. Мелькнула невольная мысль: «А не сидит ли там Татьяна Дьяченко? Очень может быть, что и сидит. Оттопырила по-крестьянски ухо и приготовилась слушать, о чем пойдет речь». В последнее время ежечасный доступ к «телу» — то бишь к отцу — имела лишь она одна. Значит, она «одна» (плюс незаменимые ее советчики Березовский, Волошин, Чубайс, Абрамович, Бородин, Мамут) и решает наши судьбы. В том числе и судьбы Примакова с Путиным, находящихся здесь.
Ельцин откинулся на спинку кресла, отдышался и произнес:
— Вы знаете, Юрий Ильич, я своей жене никогда не изменял…
Такое начало меня обескуражило, но не больше. Я понял: говорить что-либо Борису Николаевичу, объяснять, доказывать, что кассета вообще не может быть предметом официального обсуждения, бесполезно. Откуда вы взяли, господа, эту кассету? Вы же становитесь соучастниками преступления. Что вы делаете? Со-у-част-ни-ки.
И вдруг до меня, как сквозь вату, доходит голос президента:
— Впрочем, если вы напишете заявление об уходе, я распоряжусь, чтобы по телевизионным каналам прекратили трансляцию пленки.
Это же элементарный шантаж, за это даже детей наказывают, не только взрослых. Я смотрел на президента, но краем глаза, каким-то боковым зрением, заметил, что Примаков и Путин с интересом наблюдают за мной, Путин даже шею вывернул. Только у Примакова этот интерес носит какой-то сочувственный характер — Евгений Максимович понимает, в какую ситуацию я попал, а у Путина интерес совсем другой…
Итак, первая фраза президента прозвучала, вызвала некий холод в душе, но я молчу, жду, что дальше.
— В такой ситуации я работать с вами не намерен, — произнес тем временем президент, — и не буду…
Я молчу, президент тоже молчит.
— Борис Николаевич, вы знаете, кто собирается меня увольнять? наконец сказал я. — Коррупционеры. Мы сейчас, например, расследуем дело по «Мабетексу». Там проходят знаете кто?.. — Я назвал Ельцину несколько фамилий. — Это они все затеяли. Они!
— Нет, я с вами работать не буду, — упрямо повторил президент.
В разговор, понимая, что дальше молчать нельзя — я могу перехватить инициативу у Ельцина, — включился Путин.
— Мы провели экспертизу, Борис Николаевич, — сказал он президенту, кассета подлинная.
Не может этого быть! Я даже растерялся — ведь экспертизы обычно проводятся в рамках уголовного дела… Но дела-то никакого нет.
— Тут есть еще и финансовые злоупотребления, — добавил Ельцин.
Мне вдруг стало обидно — я не то чтобы присвоить чей-нибудь рубль себе, не обязательно государственный, — я даже пачку скрепок не мог унести с работы, если у меня дома их не было, я просил жену сходить в канцелярский магазин. И вдруг — такое несправедливое обвинение, фраза, для меня страшная: «Финансовые злоупотребления». Я почувствовал, что у меня даже голос дрогнул от неверия в то, что я услышал:
— Борис Николаевич, у меня никогда не было никаких финансовых злоупотреблений. Ни-ког-да. Ни- ка-ких. Можете это проверить!
В разговор включился Примаков. Но он говорил мягко, без нажима Евгений Максимович, как никто, понимал эту ситуацию, но понимал и другое: его пригласили для участия в этом разговоре специально, чтобы связать руки — ему связать, не мне, чтобы он потом не мог влиять на историю со мной с какой-то боковой точки действия.
Что меня больше всего удивило в этом разговоре? Не кассета. Другое. Первое — игнорирование правовой стороны дела: никакие законы для высшей власти не существуют. Второе: неуважительное отношение к Совету Федерации. Ведь эта разборка происходила на следующий день после его заседания, она возникла как следствие, как сюжетное противодействие, если хотите, тому, что уже случилось. Третье: нежелание «семьи» дать мне возможность переговорить один на один с президентом. Для этого и были подключены Примаков и Путин. Хотя я готовился к беседе наедине.
Тонкие разработчики, конечно же, — Дьяченко, Березовский, Юмашев, Чубайс и K°.
Очень точно просчитывают свои ходы. Как шахматисты. Особенно Березовский с его системным мышлением. Он, конечно, стоит на голову выше всей этой команды.
— Надо написать новое заявление об отставке, — сказал Ельцин.
— И чем его мотивировать? Совет Федерации же только-только принял решение.
— Пройдет месяц… На следующем своем заседании Совет Федерации рассмотрит новое заявление…
— Но это же будет неуважение к Совету Федерации.
Ельцин в ответ только хмыкнул. Понятно, где он видит этот Совет Федерации. В голове у меня словно бы молоточки какие забарабанили, от их звонких ударов даже заломило виски. «Что делать… что делать… что делать? Надо как-то выиграть время. Но как?» Давление идет вон какое мощное. Самое главное в этом давлении не президент и не Путин, самое главное — Примаков. Я всегда относился к этому человеку с уважением, всегда прислушивался к нему. Что он скажет? Но раз он находится здесь, то понятно, что он скажет. И Примаков сказал:
— Юрий Ильич, надо уйти. Ради интересов прокуратуры. Да и ради своих собственных интересов.
«Да, нужно обязательно выиграть время. Это необходимо как воздух. Уже запланирован визит Карлы дель Понте в Россию, она скоро должна приехать. Ее приезд откроет многие карты, которые сегодня закрыты. Во всяком случае, я на это надеюсь. Надо сманеврировать и обязательно выиграть время… Нужно довести дело по «Мабетексу» до такой стадии, когда его уже нельзя «развалить», и подстраховать визит мадам дель Понте».
Вот такая задача стояла передо мною. И еще я понимал, что без очередного заседания Совета Федерации не обойтись. Все решить может только это заседание.
— Борис Николаевич, следующее заседание Совета Федерации запланировано на 6 апреля. Если я напишу заявление сейчас, то произойдет утечка информации, прокуратура за это время просто развалится… — Тут я поймал тяжелый, непонимающий взгляд президента, он словно бы не верил в то, что
