— А чего скучать, парень? Я, к примеру, эту ночку буду коротать не один — со мною, парень, моя любимая будет, — с этими словами кочегар достаёт откуда-то из-под стола бутылку водки и нежно, как женщину, поглаживает её, а потом бережно прячет назад. — Чего скучать, парень?
Полуботок устало сидит возле Тощего и смотрит куда-то в пол измученными, но широко раскрытыми глазами.
Коридор гауптвахты.
Арестанты выносят из каптёрки «вертолёты» и «козлы», разбредаются по своим камерам.
Майор, начальник караула, командует:
— Побыстрее! Побыстрее! Чтобы через три минуты все спали!
Камера номер семь.
Губари засыпают на своих досках, крутясь и кутаясь в шинели. Над дверью горит лампочка, а из оконца стекает на пол тонкая, медленная струйка воды.
Засыпает и Полуботок; ему то ли видится во сне, то ли вспоминается: музыка, смех, пары, танцующие танго, барабан с надписью «ГАРМОНИЯ», девица остановившаяся в коридоре и с наглостью самодовольной самки разглядывающая его…
Спит. И вся камера спит — спит. И вся гауптвахта, кроме часовых.
Пятые сутки гауптвахты
Камера номер семь. Пять часов утра.
За дверью слышны голоса и топот ног. Кто-то кричит: «Подъём! Подъём, гауптвахта!» Кто-то другой: «Быстро отпирай все камеры!»
Дверь камеры номер семь распахивается:
— Седьмая камера! Подъём! Бегом на выход!
Губари тяжело и неохотно просыпаются.
— Что-то рановато нас разбудили, — говорит Косов.
— Неужели уже шесть утра? — удивляется Аркадьев. — Не может быть!
А Бурханов ноет:
— Ой, сил моих больше нету!..
Мрачное, унылое утро. Улицы города. Редко в каком доме горят окна…
Тёмные силуэты людей бегут в каком-то непонятном направлении. Изо рта у всех — пар. Редкий блеск штыков. И неясная пока ещё тревога…
Арестанты сворачивают за угол.
Звучит команда сержанта, начальника конвоя:
— Стоп! Прибежали!
Всё ещё тяжело дыша, губари стоят перед домом офицеров и не могут поверить тому, что открылось их взорам.
— Что это?
— Мама родная! Что здесь случилось?!
— Вот так штука!..
Появляется сильно взволнованный офицер. Кричит:
— Прибыли? Ну наконец-то!
Один из охранников кидается было докладывать ему, мол, прибыли в ваше распоряжение, но офицер отмахивается от доклада и панически и бессвязно умоляет губарей:
— Ребята! Нужно очистить улицу! Когда люди проснутся и пойдут на работу, они не должны будут это увидеть!.. Да и никакой транспорт здесь не проедет, если мы сейчас же не очистим улицу!.. Ведь центр же города!.. И, товарищи солдаты, вот ещё что важно: в общем, разойдитесь! Приступайте к работе!.. Всё сваливайте на тротуар, поближе к дому!..
В темноте зловеще ощетинилось балками здание дома офицеров, пострадавшее от сильного взрыва.
У развалин.
Губари поднимают с земли огромную балку; человек двадцать несут её, выбиваясь из сил и готовые вот-вот выронить её, проклятую. Другие перекидывают камни поближе к стене дома и подальше от проезжей части улицы.
Постепенно, насколько позволяет темнота, вырисовывается общая картина: улица завалена железом, камнем, деревом, битым стеклом и прочим мусором. Здание дома офицеров стоит тёмное, холодное, мёртвое.
Со стороны улицы видно только, что у него выбиты все окна и сильно повреждена крыша, но, когда губари переходят во двор, то здесь при свете автомобильных фар, лампочек-переносок и карманных фонариков видно уже нечто более удручающее: с этой стороны у здания выбиты не только все окна и двери, но ещё и сильно пострадали стены — на них трещины и проломы.
Во дворе — огромные груды камней, опрокинутая и изуродованная, валяется та самая машина, в которой вчера привозилась новая мебель.
Вслед за лучами фонариков в руках офицеров и каких-то людей в штатском губари пробираются вглубь двора. Идти становится всё труднее и трудней. И вдруг кто-то вскрикивает. Все останавливаются.
Луч фонарика выхватывает из темноты человеческое тело. Тело лежит лицом к людям; голова выше, ноги ниже; рубашка задралась и виден голый живот с пупком. Это кочегар, которого мы называли Тощий.
Он мёртв.
Один из штатских говорит:
— А куда делся второй алкоголик?
Полуботок и несколько других арестантов, офицеров и штатских останавливаются перед большим котлованом, образовавшимся на том месте, где ещё вчера была кочегарка.
Чей-то фонарик шарит лучом по дну страшной пропасти.
Спокойный голос говорит:
— Вряд ли там что-нибудь осталось. После такого взрыва…
А визгливый голос визжит из темноты:
— Допились, проклятые алкаши! Я же их предупреждал!..
Но тут в разговор вступает весомый и деловитый голос:
— А может, это диверсия? Всё-таки — гарнизонный дом офицеров. В таком большом городе, как наш, — это самый настоящий военный объект.
Ему возражает спокойный голос:
— Какая там диверсия в наше время! Эти ослы не уследили за паром, а котлы и взорвались!
4Арестанты таскают балки, болванки, каменные глыбы.
— Нога! Нога! — орёт кто-то. — Там нашли человеческую ногу!
— Где нога? Покажите! Покажите ногу!..
— Да не здесь!.. Она перелетела через весь пятиэтажный дом и упала на улицу!
Чьё-то предположение:
— Должно быть, это кусок от второго алкаша. Надо бы найти и другие куски.
Двор дома офицеров. Уже светло.
