— Ага, мальчишка, давай мой гусь!
Он смотрел весело на Митю, протягивая к нему руку в коричневой перчатке.
— Это не гусь, это — дрофа! — невольно улыбнувшись такому незнанию немцем обыкновенных вещей, заметил Васюк, но Митя с большой готовностью скинул с плеча дрофу и протянул майору, сказав в тон ему весело:
— Мы же это видели, как вы стреляли!.. Вот куда попали, глядите, — в голову.
И хотя майор стрелял вслед дрофе, и, при самой счастливой случайности, в голову ей попасть никак не мог, он тем не менее оживленно показывал лейтенанту разбитую тяжелой дубиной голову дрофы и раза три повторил с чувством:
— Вот это — выстрел!
— Однако эта птица — не гусь, она больше гуся, — сказал лейтенант.
— Не гусь?.. Да, вы правы, — она гораздо больше гуся… Колоссальная птица! Мне не приходилось никогда охотиться за подобными птицами, — раздумывал вслух майор, взяв дрофу за шею и попробовав на вытянутой руке ее вес. — В ней не меньше, как двенадцать кило!.. Мальчишка, — обратился он к Мите, — это есть не гусь, а?
— Хотя называют так — дрофа, но все равно, — весело ответил Митя, — считается даже куда лучше всякого гуся!.. Что перепел, что дрофа — одного вкуса мясо.
— Ага! Вкусный мясо!.. Дро-фа! — торжествующе подхватил майор и, еще раз попробовав тяжесть дичи и полюбовавшись ею, начал укладывать ее в машину.
Он занес уже ногу, чтобы сесть на свое место, но счел нужным спросить все-таки:
— Мальчишка! Откуда идет, а?
— Оттуда вон, — беспечно ответил Васюк, показав рукой вниз, где работал и уже расходился народ.
— Дорогу прочищали там, — еще беспечнее и светло улыбаясь при этом, подтвердил Митя.
— А-а… Куда идет? — снова спросил майор.
Митя только успел назвать деревню, как Васюк вскрикнул:
— Еще две дрофы!
Усталые до изнеможения, две дрофы тянули снизу в лес и шарахнулись, заметив людей на шоссе, однако не быстро, в том направлении, откуда только что пришли юные партизаны.
— О-о, я не могу, нет!.. Я имею сердце охотника! — рьяно закричал майор, выхватывая револьвер.
Лейтенант тоже выскочил из машины и вытащил револьвер, хотя не говорил о своем охотничьем сердце, но выстрелить не удалось все же ни тому, ни другому: дрофы как-то мгновенно пропали из глаз, — ведь местность была очень изрезанная, гористая.
— Сели, — вдохновенно сказал Митя и даже присел для наглядности, глядя на лейтенанта.
— Ага! Да, да! Они сели! — подхватил майор и первым двинулся от машины туда, за шоссе, в направлении полета дроф.
За ним пошел и лейтенант, а за ними обоими Митя и Васюк, как идут за охотниками загонщики дичи. Только шофер, человек уже по пятому десятку, дисциплинированный и потому молчаливый, остался сидеть в машине и дожидаться возвращения господ офицеров с новыми двумя необыкновенно огромными птицами, каких никогда раньше не приходилось и ему видеть.
Между тем темнело быстро, но ехать уже оставалось недалеко — километров десять — до ближайшего города, на берегу моря, и дорога была расчищена.
Чтобы русские мальчишки не спугнули дичи, майор пошел было вперед сам вместе с лейтенантом, но скоро устал проваливаться чуть не на каждом шагу в снег по колено и послал вперед мальчишек.
Васюк и Митя вполне добросовестно вглядывались сквозь кусты в заволоченные сумерками полянки и привычно шли довольно быстро, прокладывая следы для немцев: однако дроф не было видно.
— Ну-ну, мальчишка, а? Где твой Дроф? — время от времени спрашивал пыхтящий от усталости майор, а лейтенант ничего не спрашивал, но посматривал иногда на Митю, как старшего из двух ребят, подозрительно.
Это заметил Митя. Он видел и то, что отошли они уже довольно далеко от шоссе и что стемнело достаточно для того, чтобы им шаркнуть в сторону той самой тропинки, по которой они шли сюда утром, обогнув сожженную сторожку лесника.
Он выразительно поглядел на Васюка, пригнулся вдруг и сказал тихо майору:
— Сидят!
Он остановился, присел и показал рукой вперед, где что-то темнело невысокое среди кустов и двустебельчатое. Что именно темнело, трудно уж было разобрать, но Митя, а за ним и Васюк быстро отодвинулись в сторону, пропуская вперед охотников, которым надо было присесть тоже и прицелиться, чтобы не промахнуться.
И сначала майор, уловивший по направлению Митиной руки цель, за ним лейтенант действительно присели, выдвинувшись вперед и выставив свои револьверы, а Митя сзади, размахнувшись, изо всей силы ударил майора по голове дубиной.
Удар Васюка по голове лейтенанта запоздал на момент, тот успел выстрелить, но только в куст перед собою и тут же свалился на спину майора.
И несколько раз еще, хекая, как на трудной работе, широко размахиваясь, опускали разведчики свои дубинки на головы тех, кто, быть может, приказывал так недавно пытать и вешать лесника Акима Семеныча и заживо сжечь в пылающей сторожке его трех ребятишек и жену Аксинью.
Взяв потом револьверы убитых немцев и бумаги, какие нашлись у них в карманах, Васюк и Митя пошли к знакомой им тропинке, уверенные в том, что наступающая ночь приостановит погоню за ними, а к утру они выберутся уже к своим землянкам.
«Хитрая девчонка»*
Глаза у нее были светлые, смелые, а взгляд быстрый, короткий, сразу дающий оценку, — это отмечал в ней всякий, кто в первый раз ее видел.
Ростом она вышла невелика, но любила говорить о себе поговоркой: «Птичка невеличка, да коготок востёр». Небольшое, легкое тело ее было ловкое и без суетливых, лишних движений. Во время сложной домашней работы тонкие детские руки ее мелькали здесь и там, как бы не делая никаких усилий, однако все бывало сделано как надо и в срок или даже гораздо раньше.
Быстрый взгляд ее светлых глаз не пропускал при этом ничего, что делалось кругом, а очень чуткий слух ловил все звуки. Так, деятельно помогая матери и семье, где она была старшей из четырех ребятишек, она в то же время знала все и обо всех в целом доме, где было порядочно квартир.
Мать ее работала ткачихой, уходила на фабрику утром, приходила к вечеру усталая, а ее двенадцатилетняя старшенькая Зина мало того, что кормила ее приготовленным без нее обедом, но еще и успевала при этом передать кучу разных новостей о жильцах дома — соседях.
— Ух, и хитрая же ты у меня девчонка растешь! — сказала как-то мать Зине, гладя ее русые волосы, заплетенные в две косички.
— О-о, а как же! Я очень даже хитрая, мама! — тут же и радостно отозвалась на это Зина.
Так и пошло с тех пор дома и по всему двору: «хитрая девчонка».
Занималась она мало — некогда было, но считала безошибочно, потому что сама покупала на рынке каждый день все, что нужно было для обеда на семью в пять душ (отец ее умер, когда ей было лет восемь).
Тремя младшими — двумя сестренками и братишкой — она командовала изо дня в день, нисколько этим не тяготясь, между делом, и покрикивая иногда для острастки:
— Ой, смотри у меня, а то шлепка дам!
