Подозреваемый
С хорошей квартирки все и началось
В этом селе, с любопытным названием Черные Грязи, я обосновался по многим причинам. Именно здесь у меня был договор на написание шести картин, здесь протекала чудная река, и здесь мне удалось снять прекрасную квартиру, весь второй этаж у Анны Дмитриевны Шариповой, вдовы генерала, погибшего при самых нелепых и весьма загадочных обстоятельствах на чеченской войне.
Мои беды — окончательный разрыв с женой и неприятности на прежней работе — были позади, и я с упоением работал, радуясь некоторой просветленности в душе: пошла белая полоса! Пошла, милая.
Новое жилье действительно смотрелось великолепно. В одной комнатушке, где едва вмещались кровать и стол, я спал, а в другой оборудовал махонькую мастерскую. Комнатки оказались теплыми. Даже в холодные дни я открывал окна настежь. Запах скипидара, красок и лака выветривался моментально.
Меня вовсе не унижала моя роль (что-то вроде садовника-сторожа), так как я должен был в отсутствие хозяев присматривать за домом, кормить собаку, косить траву и окапывать деревья. В силу оказываемых мною услуг с меня взималась лишь минимальная плата за квартиру да еще какие-то гроши за свет и газ.
Неподалеку от дома находилась школа, с которой у меня установились добрые контакты: ведь я как- никак художник с педагогическим образованием.
Я привязался к сельской детворе, много занимался с ребятами, они мне платили искренней любовью, и кто знает, может быть, именно благодаря общению с ними я впервые обнаружил в своей душе педагогический дар.
Легко работалось еще и потому, что во мне, я это чувствовал, души не чаяла Анна Дмитриевна. В чем-то она напоминала мою маму: такая же щедрая на доброту, с чрезмерной склонностью к чистоте и каким-то удивительно мудрым немногословием. Анна Дмитриевна была в общем-то веселым человеком. Но иногда, я это замечал, становилась необыкновенно грустной. Изредка жаловалась на свою дочь Раису и зятя Федора, которые жили в 10 километрах от Черных Грязей, в районном центре. Стараясь не вникать в ее жизненные проблемы, я переводил разговор на какие-нибудь мелочи. Делал это еще и потому, что у меня с Раисой и Федором тоже сложились добрые отношения. Федор частенько подбрасывал меня в район на своей машине, а Раиса, как бухгалтер акционерного общества 'Рассвет', занималась моими финансовыми делами по части продажи картин.
Ухоженным был и двор у Анны Дмитриевны. Сад, клубничные грядки, беседки, сараи, душ, летняя кухня — все радовало глаз. Хозяином двора являлся Шарик — добрый и умный пес из породы московских сторожевых. Одинокий, чуть располневший, он проявлял себя необыкновенно деликатным и гордым существом. Бывало, кинешь ему кусок колбасы, не подойдет. Вижу по глазам, что хочется ему полакомиться, но он пересиливает себя, изображая полное безразличие, глядит по сторонам, будто говоря: 'А мне эта колбаса ни к чему. Я природой больше интересуюсь. Мы с Анной Дмитриевной хоть и бедные, но полны достоинства'.
Тут, по всей вероятности, пес ошибался, не мог же знать Шарик, что Анна Дмитриевна — обладательница довольно крупного состояния. Впрочем, об этом мы узнали много позднее, когда и Шарика, и его хозяйки уже не было в живых.
Шарик, как я потом вспоминал, в чем-то смахивал на Анну Дмитриевну.
Держалась Анна Дмитриевна с подчеркнутым достоинством. За плечами у нее суровые военные дороги, тут и плен, и пытки голодом и холодом, и, наконец, смерть любимого мужа. Насмотрелась она всего в этой жизни, а потому знала цену достоинству, которое считала главным качеством настоящего человека.
Даже в самые трудные минуты Анна Дмитриевна оставалась величественно спокойной. Уж чего только не выделывал ее сосед Соколов Петр Анисимович (тоже военный, инвалид второй группы, служивший некогда вместе с Шариповым), как он ни старался и к каким уловкам ни прибегал, чтобы оттяпать две сотки земли у Анны Дмитриевны, а все равно старая генеральша не теряла хладнокровия. Только однажды она повысила тон:
— Стыдно, Петр Анисимович. Недостойно себя ведете.
Рассмеялся Соколов ей в глаза:
— Достойно. Очень даже достойно, вот и бумаги у меня налицо. — И он сделал попытку сунуть ей под нос какое-то решение муниципалитета, но это ему не удалось. Шарик зарычал, ощерился в сторону Соколова, и тот отпрянул: — Уберите пса, иначе его на тот свет отправлю!
— Пойдем, Шарик, — тихо сказала Анна Дмитриевна, и они ушли к себе в дом.
Ко мне Шарик тоже привязался не сразу. Вначале поглядывал на меня зло, и мне даже казалось, что в нем сидит какая-то бешеная сила. Как ни уговаривала Анна Дмитриевна Шарика быть поласковее со мной, ничего не получалось. Шарик сам создавал свою идеологию, доверяя только собственной интуиции.
Однажды он заскулил и затарабанил в мою дверь. Анны Дмитриевны дома не было. Я открыл ему, но он тут же ринулся в сторону калитки. Я вышел следом во двор и увидел Соколова.
— Что вам нужно? — спросил я.
— Если сарай не уберете с моей территории, я его бульдозером поддену, — решительно заявил Соколов.
— Но это же не ваш сарай!
— Он стоит на моей земле. Уберите свои картинки, иначе…
— Вы мне не угрожайте и держите себя попристойнее! — прикрикнул я на Соколова. — Я здесь живу и выполняю ответственное задание. А чем вы занимаетесь, надо еще посмотреть…
Соколов ушел. А Шарик лизнул мои руки в знак особого расположения.
Кажется, с того случая с Соколовым Шарик и привязался ко мне. Если бы раньше мне кто-нибудь сказал, что собаки понимают, слово в слово, человеческую речь, я бы не поверил. Шарик понимал меня. Случалось, например, такое. Я говорил Шарику в присутствии детворы и зевак:
— Вот тебе червонец. Купишь двести грамм колбасы, батон и пачку чая. Смотри, не перепутай — бери 'Краснодарский' чай. — Шарик, поскуливая, надевал сумку, брал в зубы деньги и с отчаянием в глазах трусил к дверям… Публика млела от восторга, а я великодушно останавливал Шарика. — Ладно, я сам схожу за покупками, а ты полежи в уголочке. Я скоро вернусь.
Иногда я говорил Шарику: 'Так, дружочек, я лягу спать, а ты через часок меня разбуди'. И Шарик будил, я же, как ошалелый, хватал его на руки и мчался с ним к Анне Дмитриевне, крича:
— Это гениальный пес!
Анна Дмитриевна радовалась моим комплиментам в адрес собаки, точно это ее ребенок, этакий вундеркинд. Но он действительно был на редкость умным существом. Шарик никогда не лаял без дела. Однако стоило кому-то приоткрыть калитку, как он кратко сигналил своей хозяйке, а постороннему показывал всем своим видом, что во двор вход запрещен. Когда Анна Дмитриевна уходила куда-нибудь, Шарик добросовестно сидел у калитки в любую погоду.
В последний раз Шарик проводил меня до электрички. Помню, я тогда сказал ему:
— Может быть, вернешься?
Шарик смотрел на меня и качал головой: 'Нет'.
По пути я зашел в аптеку, и Шарик вбежал на крылечко. Кто-то шикнул на него, и я поспешил сказать:
— Не обижайте, это очень умный пес. Он все понимает.
— А чего он понимает?
Я обратился к Шарику:
— Сойди, пожалуйста, с крыльца и подожди меня возле дерева.
Эти слова я произнес почти в шутку, но Шарик выполнил мою просьбу точь-в-точь. И потом проводил меня до самых дверей электрички, и когда двери сомкнулись, мне показалось, будто глаза Шарика
