старого дядюшку Римуса. Игорь Виноградов последователен и здесь. Больше того, его вкусы не просто вкусы, а осознанное следование определенной этической традиции русской литературы. Еще больше — это развитие определенной философской концепции. Игорь Виноградов неспроста называет своего человека реальным, за его плечами — вековая традиция российского разночинского восхождения, за его плечами — писаревские «Реалисты»!
Я намеренно начал со вкусов и ценностей. Один мальчик с детства не любил овал и с детства угол рисовал, другой, наоборот, с детства полюбил овал «за то, что он такой законченный». Изначальные склонности могут предшествовать позиции как нечто случайное, но не случайно приходит человек именно к той позиции, которая соответствует его склонностям и его начинающемуся опыту. Я хочу сказать, что если бы индивидуального литературного стиля И. Виноградова не существовало бы, то его надо было бы выдумать. Перед нами не просто блестящее литературное выражение определенной концепции человека, хотя я убежден, что среди литераторов «реального» направления И. Виноградов действительно самая законченная фигура. Нет, перед нами бытие, и в этом секрет. Критик не только строит концепцию — он живет ею. Он не только, как сказали бы теперь, моделирует своего человека теоретически. Он моделирует его собой, своим существом, своим личным бытием. Он не только защищает позицию — он о ней жизненно свидетельствует.
А теперь — о главном пункте его позиции.
«Человек по природе своей — свободное существо… Для него не может быть нормальным принуждение — в том числе и в любви». Это в статье о «вечной теме».
«Лишь осознав себя суверенным существом, человек способен утвердить себя как человека… Разве не составляет одну из важнейших фаз развития гуманистической личности это самоутверждение человека как человека, это обретение им в себе свободной, суверенной личности» — из работы о Лермонтове.
«Способен ли и в чем способен человек быть верным самому себе, есть ли у него какая-то внутренняя опора, которая позволит ему выстоять?..» — из недавней работы о М. Булгакове.
Разумеется, подобрать цитаты можно и из И. Виноградова на любой случай жизни, к тому же, как я уже говорил в начале статьи, слово «личность» стало в последние годы таким желанным украшением у всех пишущих, что иной раз лучше и не цитировать. Так ведь здесь-то «личность» — не украшение. Здесь это действительный пафос. Если Виноградов пишет о герое современной прозы, он пишет о степени самостоятельности этого героя, а все остальное — следствие. Если пишет о любовных треугольниках, так во главе угла — право личности переменить свою судьбу, исходя из своего внутреннего ощущения, а прочее — детали. Если пишет о Лермонтове, то и здесь решает — право личности на самый скепсис. И везде, в любой статье и в любом абзаце пафос личности, как знамя и как номинал позиции, ощущается у Виноградова недвусмысленно. Если бы это было не так, он и не был среди тех критиков, за мнением которых следят, — профанов мало, и словом «личность» никого не купишь, — нет, здесь страсть. И здесь можно ставить эпиграфом фразу: «Что такое человек, чем определяется его человеческое достоинство, в чем состоят основные человеческие ценности?..»
На эти-то вопросы мы и попробуем сейчас ответить, исходя из опыта виноградовского Реального Человека. Номинал мы уже оценили. Проверим обеспечение. Посмотрим, в чем свобода этого человека. В чем его убеждения. В чем — достоинство.
Взаимоотношения Реального Человека со свободой прекрасно выявлены в статье о теме любви… тут вернее было бы сказать: о бракоразводной теме в нашей прозе. Я заключаю это не столько из формулировок, сколько из интонаций статьи. Формулировки, в конце концов, и здесь достаточно уравновешивают друг друга, так что здесь все дело в акцентах.
Полюбила Лена Андрея. «О, это была не просто любовь. Это была великая любовь», — ирониризует критик. Как-то так выходит, что любовь-то и гуляет в его статье в каком-то еле уловимом смешном отсвете… «идеальничанье» всё! Странно, но в статье И. Виноградова о любви — в самой плоти текста — маловато… вещества любви. Любовь для Реального Человека существует не столько в ее непосредственной данности, сколько в виде проблемы любви. Проблемы — идеи — нормативы — нравственные принципы и представления — существо нравственного кодекса — источники сведений о духовном уровне — нравственная удовлетворительность — вот какие слова мелькают в статье чаще всего (если не считать, конечно, слова номер один, все той же «трезвости»). Реальный Человек не чувствует любви, но остро чувствует право человека на любовь. Или на разрыв в любви. И здесь, когда речь заходит о правах, о борьбе с застывшими нормативами, о сокрушении того, что мешает любить свободно, — здесь никакой иронии, здесь Реальный Человек бьется насмерть — и интонация здесь иная. Да спуститесь же на землю, дорогие товарищи! Встаньте же все-таки на реальную почву! Да как же это останется Бахирев со своей женой, когда ему нужней Тина Карамыш! Чего стоят ваши нормы, если они сковывают личность! Да, в конце концов, что же, человек не волен любить того, кого хочет?
Концепция свободы у Реального Человека строится на борьбе с препятствиями свободе. Он прикован к этим препятствиям. Можно сказать, что он влюблен в препятствия восторженной и злой любовью. Он настоящий судья, настоящий юрист на этой почве; сентиментальные вздохи он походя осмеивает, зато с юридическими истолкованиями схватывается всерьез. В нормативной юрисдикции он находит себе, наконец, противника по нраву. Нормативной юрисдикции, мол, все ясно, — детям нужен отец, жене — опора и т. д. Нет, не все ясно! — детям можно же и объяснить, что у их отца есть право полюбить другую женщину, жене же можно объяснить и т. д. Охотнее всего Реальный Человек проводит здесь работу по устроению недовольных. Он улаживает обстоятельства, сокрушает препятствия и выправляет кодекс. Он прорубает путь свободе.
Помилуйте, так ведь там, где «прорублено», ведь живые же люди… ведь, как бы это сказать потактичнее… одним словом, у Бахирева-то к жене чувство, может, не только здоровую страсть знает… Может, он не по формальному чувству долга, а вот по сути душевности своей не может оставить человека? Ведь неспроста мучается Дагния Зигмонте над одним этим сомнением: да неужели же можно по живому резать, неужели можно близкому человеку боль сделать — даже во имя новой любви? «Хоть бы кто-нибудь сказал, что это все-таки допустимо».
И. Виноградов сказал. Да, нужно резать по живому. Да, можно причинить боль другому во имя… даже и не во имя любви, а во имя проблемы любви. Дело в том, что из той любви, о которой здесь идет речь, выпало милосердие, ушло сострадание, исчезло сочувствие. Остался лишь четкий вектор, от которого все остальные люди отсчитываются, как обстоятельства. Существо этой любви-вектора мы еще вспомним, когда будем говорить о составе достоинства Реального Человека. Пока мы говорим лишь о его понимании свободы. Свобода для него есть борьба с тем, что мешает свободе. Она ориентирована на обстоятельства и только на обстоятельства. Это типичная свобода от чего-то… и она не знает того состояния, когда возникает свобода для чего-то, и когда уже не нужно от свободы отделять любовь, как некое символическое право человека. Как говорится, право нужно лишь там, где нет любви.
Вот первое противоречие Реального Человека. Номинально он борется за свободу, за суверенность личности, за полную независимость человека. Но эта независимость не заполнена, эта суверенность пуста, эта свобода не определена. «Свобода человеческого выбора, — заключает И. Виноградов, — это отнюдь еще не свобода выбора между «добром» и «злом». Увы, в сознании Реального Человека это, к сожалению, так. Нет ни добра, ни зла — это все «мыльные пузыри», идеальничанье. Есть только борьба за… за… за свободу от того, что мешает.
Чувствует ли Реальный Человек этот вакуум? Еще как! Там, где в его сознании очерчена и отвоевана наконец эта самая свобода, где лопнул наконец презренный мыльный пузырь, называемый «идеалом», — там зияние. И оно мучает! Отсюда — навязчивая идея: заполнить вакуум. Ощупать этот самый «идеал» руками. Как кирпичик. Лейтмотив всех работ И. Виноградова — материализация идеала. Или, как он пишет в своей книге, — «применение общих принципов… к конкретным вопросам и в конкретных исторических условиях». Или, — как он пишет в статье «О современном герое», — «правильность совмещения идеала с действительностью». Или — там же — «практическое применение идеала к живой жизни». Реальный человек, как и всякий человек, ощущает в своем духовном составе предрасположение и к идеальному чувствованию. Но эту сферу он заполняет земными обстоятельствами, то есть теми самыми обстоятельствами, с которыми он так яростно боролся во имя… свободы от них. Только теперь эти препятствия преодолены, эти обстоятельства переорганизованы, эта земная материя перелопачена. Теперь эта материя уже доверху заполняет купол сознания личности.
