иметь конкурентов. Ему удалось разузнать, что среди других участников фигурирует 'Альфа-66' и ее человек, Сантос, уже находится в Мехико. Узнал он также и то, что Сантос встречался с Патрисио Санчесом и получил от него оружие. Калатайюд решил отправить Сантоса на тот свет. Среди прочих соображений это было вызвано чувством личной мести. Хосе Сантос Эрнандес давно ходил у него в должниках. Как-то ЦРУ решило расформировать одну из групп, действующую под руководством Калатайюда. Ему было передано шестьдесят тысяч долларов, чтобы купить молчание участников группы. Калатайюд деньги прикарманил. Однако Сантос каким-то образом узнал об этом и рассказал кое-кому из числа врагов Калатайюда в 'Альфе'. Этого было достаточно, чтобы все Майами узнало о том, как был присвоен подарочек, преподнесенный ЦРУ своим послушным ребятам. Калатайюд изворачивался, как мог, затаив злобу на Чино. Теперь он посчитал, что настал час мщения, которое можно было оправдать интересами группы. Другое соображение исходило из реального обстоятельства — операция с участием многих людей опасна. Калатайюд рассуждал так: если Эрнандес Сантос будет действовать первым и провалится или его успеют разоблачить до начала операции, полиция предпримет крайние меры безопасности и успех всего дела будет поставлен под удар, а тогда прощай миллион долларов, обещанный ЦРУ, прощай слава, которая ждет его людей.
Используя средства выделенные ему на организацию покушения, Калатайюд под предлогом подготовки к операции устроил интенсивные поиски Чино. Он нашел его в Акапулько и, снабдив всем необходимым группу, приказал ехать туда и 'чисто' ликвидировать.
— Будьте очень осторожны, берегите себя для главного, — предупредил их Калатайюд. — Постарайтесь не наследить для полиции. Пусть это будет для вас проверкой перед основным делом.
Группа отправилась в Акапулько на двух машинах. Кое-кто из ее участников внутренне радовался, рассчитывая погулять там за счет ЦРУ. Другие же ехали неохотно, опасаясь провала и возможности закончить прогулку в мексиканской тюрьме. Мрачнее всех был настроен Хиль. Он был трусоват, ленив и неспособен к этой работе, которая требовала терпения и точности часового мастера и хотя бы минимума личной храбрости. Поэтому обычно ему поручали самую неинтересную работу, против которой он не возражал, особенно если она не сулила особой опасности.
Прибыв в Акапулько, они прежде всего отдали должное развлечениям. Потом, когда стемнело, началась работа. На следующий день Хиль с утра вел наблюдение за центральным входом отеля, где поселился Чино. Для этого он снял номер в другом отеле, напротив. Из окна его номера открывался прекрасный обзор. Хиль должен был терпеливо ждать в своем убежище, пока Чино выйдет из здания, подойдет к своей машине, сядет на переднее сиденье, достанет ключ и попытается запустить стартер. Тогда сработает взрыватель бомбы, заложенной у него под сиденьем. Сантос должен был погибнуть мгновенно, и у мексиканской полиции не останется никаких следов для расследования. Однако Хилю все равно не очень нравилась эта игра, и он предусмотрел меры личной безопасности.
В окулярах бинокля далекий силуэт машины Чино магически то приближался, то удалялся. Это было похоже на детскую забаву. Но эта игра не успокаивала Хиля. Наоборот, плохое настроение, мысли об ожидающих его опасностях не покидали его. Хиль отнюдь не был человеком, способным играть с динамитом. Все, что ему приходилось делать до сих пор, он делал больше под влиянием настроения или из желания легким способом заработать деньги. Однако в глубине души ему претило убийство себе подобных, и скорее чувство страха, чем совести, подсказывало ему: 'Когда-нибудь тебе придется расплачиваться за это'. Сейчас его самым горячим желанием было как можно скорее убраться отсюда. Короче говоря, он был своего рода паразитом на теле терроризма, но паразитом, которого можно было использовать. Вот и сейчас наблюдение за тем, как человек взлетит на воздух, было маленькой, но необходимой работой. Все считали, что Чино спустится в холл в десять часов утра, но было уже полдвенадцатого, а он не появлялся. Хиль начал нервничать, потому что не имел представления, сколько еще предстояло ждать. Он нетерпеливо закурил. Окно его номера было слишком далеко от машины, и все время нужно было смотреть в бинокль, а это утомляло. Рядом были и другие отели, расположенные поближе, но тогда надо было выбирать между 'слишком далеко' и опасным 'слишком близко'. Ему же хотелось избежать даже мало-мальского риска. Из двух зол выбирают меньшее. Уже двенадцать! Какого черта Сантос сидит столько в своей комнате? Но Хиль был Хилем, а не Кларком Кентом и не мог воспользоваться рентгеновскими лучами, чтобы видеть сквозь стены. Оставалось только ждать. Когда глаза уставали, он опускал бинокль. В эти моменты машина Сантоса превращалась в маленькое темное пятно на разноцветной палитре Акапулько. Уже 12.20. Терпение Хиля было на исходе. Вдруг он увидел, что кто-то направляется к машине. Ему показалось, что это Сантос, но Хиль не видел, вышел ли тот из отеля, потому что на мгновение отвлекся, глядя в сторону. Человек прошел мимо 'форда' цвета горчицы, начиненного смертельным грузом, в три раза большим, чем при взрыве 'Галактики' в Мехико. Чтобы дать отдых глазам, Хиль, вместо того чтобы неотрывно смотреть на предмет наблюдения, стал делать произвольные пробежки взглядом взад и вперед, возвращаясь время от времени к машине. Так было легче переносить монотонность ожидания. В таком курортном месте, как это, открытое окно иной раз преподносило волнующие сцены. Такой способ использования служебного бинокля ЦРУ Хиль открыл давно, еще в Майами, просматривая крыши Даун-Тауна. Что происходит? Попробуй подладиться под привычки такого туриста. Чино заважничал. Он не хочет идти навстречу своим палачам. Наверняка пообедал и прилег поспать. Сейчас дрыхнет, а тут жди его. Но ничего не поделаешь. В конце концов, это его последняя сиеста[38]. Пусть поспит всласть. Говорят, что приговоренным к смерти дают право на последнее желание. Если ему хочется спать, пусть спит. Хиль подождет. Ждущий да дождется. У него нет другого выхода. Любой спящий когда-нибудь просыпается. Потом он примет душ, побреется, поодеколонится, приведет в порядок одежду, достанет из-под подушки пистолет, заткнет его за пояс, выйдет в коридор, спустится в холл, оставит ключ у дежурного, спросив, не передавали ли что-нибудь для него, и выйдет на улицу… Фу, во сколько же это будет? В 17 или 18. Какая досада! И это в Акапулько, где столько красивых женщин понапрасну пропадают на пляже и столько прекрасных напитков испаряются в кафе и барах. Наверное, остальные гуляют вовсю, пока он сидит тут. Пусть они не заливают про патриотизм. Кто-кто, а Хиль хорошо их знает. Он попросил по телефону принести что-нибудь выпить. В 13.11 подняли бутылку 'Мартини'. Он пробежался взглядом по соседним домам. В одном из окон мелькнула женщина, задумчиво снимавшая бикини. Хиль сразу забыл о 'форде'. Однако окно быстро опустело. Много раз потом он безуспешно посматривал на него. В 13.15 после изрядной порции 'Мартини' он уже воображал себя сильным мира сего, развалившимся в шортах на складном кресле, любующимся панорамой Акапулько. Он все меньше и меньше уделял внимания входу в отель и машине Сантоса. Он уже не следил за временем. Так ему было легче. Вдруг придет смена, и ему удастся уехать в Мехико до взрыва? Он посмотрел на часы только два раза. 14.35. Он уже знал, что происходит за каждым окном, сунул нос в чужую жизнь более чем полусотни людей и ощущал противную усталость. Вдруг в окне, расположенном прямо перед ним, он узрел нечто новенькое. Это произошло в 15.00. Его глаза увидели отнюдь не то, чего он терпеливо ждал уже много часов, а гораздо более интересное. За окном разворачивалась молчаливая драма, сценой для которой служила комната с голыми стенами, а действующими лицами — две совсем разные как по внешним формам, так и по темпераменту фигуры. Одна из них будила в нем сладостное желание. Оперативный интерес безвозвратно ушел на второй план. В рамке окна, приближенного биноклем, хорошо был виден молодой, со вкусом одетый человек. Он сидел в кресле около разобранной постели и читал пухлую синюю книгу. Очки были в толстой оправе, придавали ему вид ученого. Судя по внешнему виду, это был папенькин сынок, который щедро растрачивал в Акапулько средства родителей или премию, полученную по окончании университетского курса. Перед ним стояла женщина. Не просто женщина. Хилю она показалась самим совершенством, из тех, что природа изредка являет людям, чтобы подтвердить свое звание виртуозного ваятеля человеческой плоти. Она, видимо, только что приняла душ, потому что вся была покрыта прозрачными капельками воды, которые казались росинками на ее золотистой коже. Хиль мог бы с помощью своего мощного бинокля даже пересчитать их. Женщина стала вытираться маленьким полотенцем. Ее движения были похожи на заученную сцену стриптиза. Она не просто вытиралась, она призывала к ласке, но мужчина так и не оторвал взгляда от книги. В 15.02 женщина отбросила в сторону полотенце. Она остановилась в центре комнаты, облитой ярким солнечным светом. Среднего роста. Длинные русые волосы каскадом ниспадают на плечи. Она сложена как богиня. Ей меньше тридцати. Ангелоподобное лицо. Грациозные движения, выдающие профессию. Может быть, она даже папочкин лакомый кусочек, подаренный за прилежание сыну-студенту. 15.05. Женщина ходит но комнате, демонстрируя себя во всех ракурсах, потягиваясь и изгибаясь, но мужчина весь поглощен чтением. Кажется, что он загипнотизирован книгой. По разумению Хиля, столь захватывающей книги существовать не могло. Ах, если б он был на его
