разговор. Я дунайскую школу от Брейгеля не отличу. (Вот так-то вот, знайте, что я, по крайней мере, и о тех и о других слышал. Чем они на самом деле отличаются-то?..)
— Все очень просто, — бросил Шепке, — вот ты смотришь на картину, если за ней встает мир, значит, хорошая картина. Вот изображен дом, но это только дом, есть еще и соседняя улица, и там дома, и в них живут люди. Они выходят утром на эту улицу, ходят друг к другу в гости, посещают магазины, влюбляются… Вот когда это все почувствуешь — значит, перед тобой настоящее произведение искусства. Опять же возвращаясь к фюреру — ну не вижу я мира за его «Мадонной».
— По-моему, ты рискуешь, — хохотнул Ройтер. — Нам еще только в гестапо не хватало давать объяснения.
— А почему нет? Кто сказал, что фюрер как художник неподсуден? — вступился Рёстлер. — Произведение искусства должно вызывать споры, если оно не вызывает споров — значит, оно мертво. Почему к творчеству фюрера это не имеет отношения? А мы спорим, значит, все-таки Адольф Гитлер — совсем не такой плохой художник. Я предлагаю выпить за искусство, за его волшебную силу, и неважно, кто этот творец. Художник — это бог. Шепке, мне кажется, вы к себе слишком строги… Скажите, а не могли бы вы прямо вот сейчас показать нам свое искусство. Нарисуйте что-нибудь…
Иоахим сначала отнекивался, но Рёстлер сумел его уговорить.
— Только одно условие. Вернее, два. Я сам нахожу предмет, и — это главное — никто меня не отвлекает, не заглядывает через плечо. Не люблю я этого. Договорились? Начали.
— Все, продолжаем вести беседу, не мешаем художнику, — срежиссировал Рёстлер.
Ройтер довольно сносно поддерживал дискуссию о музыке, в частности о преимуществах легкой немецкой ритмической музыки перед американским джазом. Хотя музыкальные сентенции он черпал в основном из бесед с тем же Рёстлером. Этот-то был настоящим знатоком!
Патефон заиграл венгерский танец Брамса.
— Вот я чего действительно не могу никак понять, — зацепился Ройтер, — Брамс, по-вашему, как? Еврей или нет?
— Вообще-то я видел портрет, — задумчиво произнес майор Лутц. — По внешним данным… И волосы светлые, и глаза голубые… Скорее всего Брамс — ариец.
— Но почему же тогда он берет за основу крайне сомнительные цыганские мотивы…
— А я думаю, что просто большой художник должен воспринимать все, и хорошее и плохое, — выступила Вероника. — О плохом тоже нужно напоминать, иначе мы просто позабудем о том, что оно есть на свете. Наверное, художник, музыкант, вообще творческая личность имеет право пропускать через себя все…
Шепке вообще устранился. Он положил на папку листок плотной бумаги и активно вырисовывал на нем что-то. Что — видно не было. Никто и не думал его беспокоить — художник!
Иоахиму потребовалось около 40 минут для того, чтобы создать картину. Когда он посчитал произведение законченным, он просто молча перевернул свой импровизированный мольберт лицом к собравшимся. Это был портрет Вероники. Польстил ли художник своей модели? Вовсе нет, все черты были переданы очень точно, но на куске картона был изображен ангел, настоящий ангел, преисполненный чистоты и наивности и какого-то неуловимого сострадания к окружающему миру. Он смотрел с портрета широко открытыми глазами, повернувшись вполоборота, и как бы вопрошал — неужели мир так ужасен?
— Вот, — удовлетворенно отметил Шепке.
Рёстлер восхищенно развел руками…
— А вы говорите «не художник»! Вот, настоящая работа мастера. Фрау Лутц, я полагаю, что этот портрет должен занять в вашем доме почетное место.
Вероника покраснела, закрыла лицо руками, смахивая слезы.
— Спасибо, — прошептала она.
— Вы что, плачете? Не нравится портрет?
— Нет, нет, портрет великолепен, не обращайте внимания…
Все были заняты Вероникой, и в комнате было довольно шумно. Если бы было чуть тише, то можно было бы услышать, как злобно скрипят и крошатся от натуги зубы Эрики.
— Чем там закончилось у тебя в Берлине? — спросил Иоахим, когда они вышли покурить на балкон. Вечера становились прохладнее. Все чаще шли дожди и волновалось море. Ройтер оперся на перила балкона и уставился в одну точку.
— Ничем. Знаешь… у меня в море было странное ощущение… Как будто я видел сон. Но это был не сон. Это было похоже на кино… Как будто пленку прокрутили и вернули в начало. А потом опять прокрутили… а там уже совсем другое. Но я во всем участвовал. Все ощущал. Я чуть было не напоролся на английский корвет… А тут как кто-то предупредил меня…
— Такое бывает, — отмахнулся Шепке. — В море что угодно бывает. Миражи, огни святого Эльма, «Летучий голландец», мало ли?
— Да… мне вот кажется, я становлюсь именно таким вот «Летучим голландцем». И меня поэтому нельзя убить. Потому что я уже мертвый. А мертвому ничего не страшно.
— Как ты в море выходишь с таким настроением? — удивился Шепке.
— Да как? Так и выхожу. Пусть меня ничего не связывает с землей. Так легче. Убьют так убьют… Херня какая… — Ройтер внимательно посмотрел на тлеющий конец сигары, стряхнул пепел и снова уставился в одну точку.
— Да уж… Действительно херня, — ухмыльнулся Шепке. — Разве моряку не нужно, чтобы его ждали на берегу? По-моему, это как раз самое главное, что дает силы. Ты знаешь, за что дерешься. За них, за тех, кто дома.
— Нет, я не дерусь «за них». Я дерусь… а действительно, за что же я дерусь? Анне посрать на мои геройства. Ее даже рыцарский крест не впечатлил… И, знаешь, мне нужны матросы такие же, как я… А то начнет их к дому тянуть… говно, короче получится… — резюмировал Ройтер.
— Да ну, ты так много не навоюешь… Убьют. Да ты сам себя убиваешь. Нельзя идти в бой с пустым сердцем… — покачал головой Шепке.
— Ну не убили же пока.
— Просто повезло…
— Нет, — отрезал Ройтер. Он не любил этих разговоров о везении. — Я вообще не принимаю слова «повезло» на войне. Мне не повезло. Просто мои люди лучше обучены, я могу организовать их выполнять свои обязанности четче, чем у противника, быстрее считаю, чем «томми», у меня лучшее оружие. Наверное, лучшее в мире… Так что без мистики, пожалуйста.
— Не гневи небеса. В морском деле мистики предостаточно. — Иоахим затянулся трубкой.
— Не знаю никакой мистики, — буркнул Ройтер, — все, что пытаются списать на мистику — это раздолбайство определенного живого человека, и не более. Герои возникают там, где не хватает профессионалов.
— Знаешь, что я тебе скажу… однажды ты столкнешься с проблемой, которую не сможешь решить. Ты всего лишь человек, Хельмут. Не суйся решать задачи уровня господа бога. Ты — не бог.
— Да, спасибо, я уже столкнулся…
— Ну да, вот например… — Шепке сделал странный жест трубкой, означавший, очевидно, «Вот именно!», как будто Ройтер подкинул ему то, что Иоахим долго искал. — Ну вот скажи, что ты делаешь не так? А она все ни в какую.
— Не имеет значения… — проговорил сдавленно Ройтер.
— Ладно, ты победишь! — Он вдруг вспомнил, как после пяти лет разлуки они встретились в Мюрвике. Его несказанно удивило, откуда у обычного фленсбургского мальчишки была такая железная уверенность в своих силах, упертость, граничащая с безумием, которую не обломали в Данхольме, которая сейчас, вооруженная знанием, опытом и презрением к жизни и смерти, стала сама оружием…
Глава 11
