Раиса плакала. Груне тоже очень хотелось заплакать, в серых глазах ее так и бегали слезинки.
— Давайте, будто мы танкисты, — сказал тогда Женька, — и будто мы едем в танках на фронт! Р-р-р… Смирно!.. Внимание! Враг перед нами!
И все зашумели, будто танки. Палили по врагу из пушек, строчили из пулеметов. И не заметили, как снова смех и веселье вернулись к ним.
День за днем проходил август, красивый, богатый месяц. Кое-где на березах замелькала желтизна, будто солнечные брызги застряли в темной зелени. Уже подрывали понемногу молодую картошку на огородах, уже приносила мать к завтраку и к обеду пучки зеленого лука с грядки и выкладывала из фартука на стол только что собранные, еще мокрые от росы огурцы…
В полях, тихих и жарких, больше не пели жаворонки. Только ходил ветерок по яровым и озимым хлебам да солнце старательно пригревало и золотило колосья. Овес был еще зеленый, почти синий к корню, но кудрявые головки его уже посветлели и начали желтеть… А рожь стояла вся светлая, вся желтая и клонилась книзу и шуршала сухим жестким колосом…
На десятый день августа Груня сказала своей бригаде:
— Ребята! Сегодня сено — последочки. Уберем — и все! А завтра — в поле, снопы подтаскивать.
Сено пышным серо-зеленым лоскутом лежало на лужайке. Груня первая шла в ряду — подхватывала граблями легкие клоки и перебрасывала на другую сторону. За ней шла Стенька. За Стенькой — Раиса. А уж дальше начинался мальчишеский ряд. Ромашка шел последним и ворчал, что ему с граблями повернуться негде, что ему просто ходу не дают.
Зато, когда поворачивали обратно, первым оказывался Ромашка. И тут уже он, раскрасневшись, как клюква, из сил выбивался, чтобы обогнать ребят, и уходил от них вперед шагов на пять.
— Я вас попарю! — бурчал он. — Работать так работать!
Пока сохло поворошенное сено, ребята уселись и улеглись отдыхать в холодке, под большой старой березой, которая одиноко стояла на краю лужайки. Тянуло ветерком, чуть-чуть играли над головой мелкие березовые листья. Груня сидела, прислонившись к стволу, и глядела на светло-желтую дранковую крышу тетки Дарьиной избы, которая уже поднялась над палисадником.
Вот и строится Городище… Вот и не надо разбредаться в разные стороны. И новая изба с малиновыми наличниками не приснилась ей — нет, крепкий сруб из чистых округлых бревен венец за венцом растет на пепелище.
В ту же сторону глядел и Ромашка. Он тоже видел Городище, он видел даже стены своего нового дома. Но мысли его были о другом…
— Вот был бы я председатель, — вдруг сказал он, — я бы…
Все дружно рассмеялись:
— Ох, уж и председатель! Ну и председатель!
— А что ж? Я бы…
— Ты бы сразу весь колхоз и разогнал! — сказал Женька. — Тому — стукушку, тому — колотушку!.. Живо управился бы!..
— Дураки! — беззлобно сказал Ромашка. И, закинув руки за голову, стал глядеть в небо.
Но, помолчав, продолжал:
— Я бы таких лошадей завел! Я бы таких лошадей! Они бы у меня из упряжки рвались. Эх, видел я жеребца в совхозе — Бронзовый зовут. Темный, карий такой, блестит, будто маслом смазанный!.. Голову поднял — не достанешь! А глаза так и сверкают, как молния. А как запрягли — эх, буря мглою небо кроет! Как подхватил с места, только сиди! Вот такого жеребца я завел бы, а рабочих лошадей полный двор наставил бы. Они бы у меня сытые были, крепкие. Никакого воза не боялись бы!
Женька живо приподнялся и сел на старую кротовую кочку.
— А я бы… я бы нет! Я бы сразу всякие машины завел. Я бы сейчас, как весна, на пашню трактора двинул бы, каждый по шесть лемехов, да две бороны сзади… В одну сторону прошел — шесть борозд, в другую — еще шесть борозд. Пошли, загудели — только лемеха посверкивают!
— Тракторам-то бензин нужен!
— А лошадям-то овес! Не все равно? У меня бы дня три-четыре — и все в поле зачернело бы. Сей! Ну уж, а сеять, конечно, тоже не с лукошком бы вышел. Сейчас бы у меня сеялки пошли, они бы у меня семена-то по полю по зернышку разложили бы… Ну, а уж осенью — пустил бы я комбайны по полю, как корабли по морю! Уж душа не дрожала бы, что рожь осыплется, — только мешки подставляй.
— Понимаешь ты! Лошадь — живое существо! Ведь она все соображает, всякую дорогу помнит… Ведь с ней разговаривать можно. Поглядит на тебя глазом — ну, только слова не вымолвит! А машины что? Железо да дерево!
— А ты много понимаешь! А машина разве не соображает? Побольше, чем твоя лошадь, соображает. А еще и побольше, чем человек, и нигде не ошибется. Вот попробуй-ка сделай, что машина сделает!
— Но ведь лошадь ласку чувствует!
— А машина не чувствует? Вот не смажь ее да не походи за ней — она и работать не будет. Эту, брат, тоже не обманешь. Нет, был бы я председатель — у меня все хозяйство на машинах ходило бы, даже воду из колодца у меня ведра сами доставали бы.
Груня сорвала цветок журавельника, который ютился у самого ствола березы.
— А если бы я была председатель, — сказала Груня, разглядывая желтые тычинки в голубом венчике, — я бы и машины завела и лошадей. Пускай бы все работали. Косилка косит, а лошадь ее тащит…
— Может и трактор тащить!
— Нет, не может трактор. — Груня отбросила голубой цветок. — Он своими шипастыми колесами все луга покорежит. И сено из лесу — на чем повезешь? На лошади. А хлеб сдавать на чем везти? Опять на лошади…
— У меня бы хлеб на грузовиках возили.
— На грузовиках-то хорошо, пока сухо. А как грязь — так все твои грузовики на дорогах станут. Нет, была бы я председатель — у меня бы полный сарай всяких машин был и полный двор лошадей.
— И коров, — добавила Стенька.
— Да, и коров. Чтобы молока, сметаны всем сколько хочешь! Полные бидоны, полные бочки!
Стенька оживилась:
— А коров-то не простых надо, надо ярославок, черных с белым — они молочные!
— И потом, — Груня провела рукой вдоль горизонта, — по всей деревне насажала бы всяких цветов, больших цветов, садовых. Чтобы как начиналась весна, так вся наша улица зацветала бы — и голубым, и белым, и красным, и розовым… И до самой осени цвели бы у нас в палисадниках алые цветы — мальвы! Ах, было бы красиво у нас!
— А я бы — нет! — прервала Стенька. — Я бы лучше везде, везде яблонь насажала. Как началась весна, так все белым цветом покрыто. А подошла осень — тут ранеты поспевают, там белый налив, тут коричневые, там антоновка… И даже под ноги падают! Ешь сколько хочешь!
Стенька даже причмокнула, будто яблоки уж у нее в подоле были.
— А что, ребята, — задумчиво сказал Женька, — если бы взяться! Если бы как взяться!
— Да ничего страшного, — своим твердым, спокойным голосом сказал Ромашка. — Ну, скажем, лошадей и машины заводить мы пока еще не доросли, а вот яблони — почему бы нет?
Груня привстала на колени. Мечта вдруг откуда-то из-под облаков спустилась на землю и от этого стала еще пленительнее.
— Ребята! Ромашка! Женька! И правда, давайте подумаем! Давайте, давайте подумаем!
— Цветов насажаете, а колхоз разоренный, — неожиданно сказала Раиса скучным голосом. — Еще сколько домов строить, и скотного двора нет — скотина зимой на улице померзнет…
— Дома построят. И новый двор будет, — ответила Груня.
Она глядела куда-то вдаль — ей вспомнился весенний день, розовый кусочек разбитого блюдца, скворец над пожарищем и незнакомый человек в кителе, важный, спокойный человек с усталыми глазами… Груня снова услышала сказанные тогда слова:
«…Избы будут новенькие… желтые, со смолкой. Засверкают окнами. И стадо пойдет по деревне… И
