Сопоставляя прежние боевые результаты с нынешними, мы убеждаемся, что воюем намного успешнее, чем в начале Сталинградской битвы. Фашистские пираты не запугали нас «колпаком»: он распадался, не выдерживая наших ударов. И даже более того — мы готовили для фашистов свой «колпак». Для этого, конечно, требовалась высшая степень выучки, высший класс подготовки. Но чтобы выйти на такой уровень, следовало выдержать нелегкий экзамен — суровые испытания на грани жизни и смерти.
Немецко-фашистские войска все упорнее прижимают к Волге измотанные неравными боями наши полки и дивизии. Ожесточенные схватки развертываются на подступах к основным магистралям и объектам, господствующим над местностью: Мамаевым курганом, тракторным заводом, заводом «Баррикады», «Красный Октябрь». Истекая кровью, враг маневрирует, перегруппировует силы, вводит в действие все новые подразделения.
В сложившихся условиях наше командование большое внимание уделяет разведке. Она возлагается на истребители, так как специальным разведывательным самолетам прорваться к цели тяжело, порой просто невозможно. Фашисты, как правило, перехватывают их и сбивают.
Опыт таких полетов, приобретенный в районе Ельца, теперь очень кстати. Взлетаем, правда, не эскадрильями, как это было на «харрикейнах», а парами и поодиночке. К тому же, есть кое-что новое и в оснащении наших машин. На Як-7б, например, поставлена разведывательная аппаратура. С ее помощью можно производить аэрофотосъемку объектов. Ранее с фотоаппаратурой на борту никто не летал, и мне пришлось накануне боевого вылета опробовать свою над аэродромом. Работает отлично.
Напарником ко мне выделен молодой летчик, недавно прибывший из Качинской летной школы, сержант Владимир Владимирович Мочалин. Помню, при встрече на меня произвел особое впечатление его внешний вид, поразили ботинки с обмотками.
— Ты, Володя, не запутаешься в них в кабине? — в шутку спросил Рязанов
— Нет, товарищ командир, я ведь уже летал не раз, — весело, без тени смущения отчеканил Мочалин.
После проверки техники пилотирования на учебно-боевом истребителе я остался доволен напарником. Летал Володя хорошо.
6 октября мы вылетели на задание в направлении железнодорожной станции Абганерово. По донесению фронтовой разведки, там только что выгрузился свежий корпус противника. Наша задача — подтвердить сведения фотоснимками.
Линию фронта прошли на значительной высоте. Внизу просматривается железнодорожное полотно, оно и приводит нас к нужному объекту.
Не обращая внимания на густые шапки разрывов зенитных снарядов, пролетаем над Абганерово первый, второй раз. Под нами в паутине рельсов мечутся солдаты: там разгружаются части румынских войск. Фотоаппарат на моем самолете четко фиксирует вагоны, машины, лошадей, танки, орудия.
Главное сделано. Возвращаемся назад. На параллельном курсе с левой стороны ложится полоса разрывов — это зенитная артиллерия противника наводит на нашу пару свои истребители. Вскоре появляются четыре Me-109, приближаются к нам на форсаже.
Передаю Мочалину:
— Держись ниже, не отставай, за нами «мессеры». Мы прибавляем обороты и со снижением уходим в сторону. «Мессеры» догоняют нас уже над линией фронта. Уклониться от боя мы не можем: они подстрелят нас, как куропаток, на прямой погоне, и тогда главная наша задача — доставить разведданные — окажется невыполненной. Решаюсь принять неравный бой. Тревожусь за Мочалина — ведь у него сегодня первый боевой вылет. Справится ли? Но иного выхода нет. Противник уже заходит нам в хвост. Выполняю резкий разворот и иду в лобовую атаку на ведущего. Тот, уклоняясь, свечой уходит вверх.
И завертелась карусель… С разворота атакую следующего, он переворачивается и падает. Уже легче. Слышу голос Мочалина:
— Машина повреждена.
— Иди на посадку в поле, я прикрою!
— Понял, выполняю.
Отбивая атаки «мессеров», слежу за посадкой ведомого. Мочалин приземляется нормально. Но тут на меня с разных сторон наваливаются три истребителя противника. Вхожу в глубокий вираж, тяну ручку на себя — в глазах темнеет от перегрузки.
Стрелка бензиномера прыгает, приближаясь к черте, за которой — критический остаток. Положение незавидное.
Фашисты вцепились в меня, как осы, жалят со всех сторон, и, кажется, никакой возможности выскользнуть. В кабине жара, я весь мокрый, в горле пересохло. А гитлеровцы все сжимают клещи, один заходит спереди, два сзади.
Вспоминается подвиг Анатолия Морозова. Его таран на встречном курсе в бою под Кишиневом. Иду в лобовую. Фашист попался заядлый — не сворачивает. Еще миг! До боли в пальцах жму на гашетки пушки и пулемета. Передо мной вспыхивает сноп огня, слышу треск и хлопанье.
Оглядываюсь назад: горящий «мессер» кувыркается вниз. Мой двигатель работает с перебоями, кабину заволакивает паром. Чувствую, что ранен.
Пока не поздно, надо выходить из боя. Пикирую к земле, на бреющем выпускаю шасси, сажусь в поле, выскакиваю из кабины. В глазах плывут оранжевые круги, земля будто ускользает из-под йог, и я падаю как подкошенный.
Сколько минут пролежал? Минуту, десять… Слышу голоса:
— Подымай его, ставь на ноги.
— Не надо, слабый он.
Солдаты перевязывают раны, я с трудом поднимаюсь. Двигатель самолета работает на малом газу. Опираясь на плечи бойцов, подхожу и выключаю. На лопасти винта большая дыра — пробоина от снаряда фашистского аса. Достаю кассету с фотопленкой.
— Передайте своему командиру, — прошу сержанта, — пусть побыстрее отправит на аэродром.
От сильной слабости подламываются ноги, и я сажусь на землю. На подводе меня отвозят в соседнее село Солодники.
От нервного перенапряжения я слег на целую неделю. Добрые, душевные люди ухаживали за мной, как за родным сыном. Временами, в полузабытьи, мне казалось, «то я снова в родном селе. Вот-вот скрипнет дверь и войдут мать, отец, сестра…
В один из дней меня навестил сержант Мочалин. Мы долго с ним говорили, обсуждали бой. Оба пришли к выводу: принимать его нам не следовало. Хотя и уклониться от боя нам было бы тяжелее, чем принять его. Мы уже научились драться с противником, превосходящим нас по численности, и потому очень трудно побороть в себе стремление дать врагу решительный отпор.
Это была моя последняя вынужденная посадка на израненной противником машине. С того дня ни одному стервятнику не удавалось повредить мой самолет до такой степени, чтобы он не подчинился мне в полете. Это была как бы та незримая грань, перевалив за которую, я добивался в последующих схватках только победы.
Наверное, многим летчикам знакомо это чувство «черты», «грани», переступив которую, они как бы переходят в более высший класс мастерства и профессионального совершенства и им теперь только «везет». Лично я ощутил это при последней лобовой атаке, в которую пошел, по-видимому, на незаурядного аса.
С каждым днем нарастало напряжение воздушных боев. Никто никому не хотел уступать. Лобовые атаки участились. Противник изо всех сил цеплялся за прежние позиции, но мы понимали, что за этим наступит перелом в нашу пользу.
Бои под Сталинградом продолжаются. Впереди — и новые горькие утраты, и победы. Летчики будут равняться на моих боевых товарищей, бывалых, закаленных воздушных асов Лавриненкова, Амет-Хан Султана, Рязанова, молодых пилотов Погорелова, Лещенко, Борисова… Последнее время количество сбитых моими товарищами вражеских самолетов значительно возросло. Я не считался лучшим, но и у меня на личном счету 9 фашистских машин.
И хоть как тяжело бороться за преимущество в воздухе, наши успехи налицо.
