«Выходит, я верно подметил, что место раскрепощает», — подумалось мне.
— Только прибраться здесь не помешало бы, а в остальном — местечко что надо! — Демон принялся ногами раскидывать кучу тряпья, наваленную тут же, близ завешанных окон.
И вдруг как очумелый шарахнулся в сторону. Я не сразу понял, отчего.
Оказалось, Демона напугало то (секунду спустя я это заметил сам), что тряпичная куча… зашевелилась.
— Какого черта… — Демон раскрыл рот и наблюдал за происходящим. Я тоже замер на месте.
В поднявшемся облаке пыли появился человек. Предстал он перед нами выползающим из тряпья на карачках. Совершив ряд угловатых движений, вскочил на ноги и пустился наутек, но, не сразу сориентировавшись куда бежать, наткнулся прямо на меня, лицом к лицу. В нос мой ударило его затхлое дыхание, и мы невольно встретились взглядами ― передо мной жили и бегали маленькие, водянистые, воспаленные глаза, в которых я не увидел ничего кроме животного страха. Отступив шаг назад, я смог разглядеть незнакомца полностью. Лицо, заросшее густым грязно-серого цвета мальчишечьим пушком, всклокоченные волосы, тонкие руки, испещренные паутиной вен. Прелое раскрасневшееся тело было облачено в призванные служить одеждой лохмотья. Паренек едва ли был старше нас более чем на год-два. Он был долговяз, но тем сильнее бросалась в глаза его ужасная худоба. Порой я обладаю способностью «сфотографировать» момент — ведь на все про все мне были отпущены секунды. Тут же паренька как ветром сдуло. Убежал по лестнице вниз.
— Это что еще за абориген был? — первым подал голос Демон.
— Бродяжка, наверное, — предположил я.
— Разве в наше время еще остались бродяги?
— В наше время есть уклонисты. Почему бы некоторым из них не стать бродягами? Ты видел, какой он молодой? Как мы.
— Да. Совсем как мы.
Произошедшая только что нежданная встреча немного подпортила нам настроение, и мы принялись обсуждать вопрос: стоит ли подыскивать новое место или все-таки «столбить» это.
— Ну хватит. Я — за это! — рубанув воздух ладонью, определился наконец Демон. — Все, что нам нравится, черт подери, будет принадлежать нам! И чихать я хотел на какого-то заплутавшего аборигена. Он сюда больше носа не сунет.
— А если сунет?
— Подотрем!
На том и порешили.
Еще договорились, что Виктории и Сливе сразу новое пристанище не покажем. Обождем. Доведем до ума сначала, поуютнее обустроим. Чтобы действительно тянуло собираться здесь всем вместе и проводить время за бесконечными спорами и разговорами, ставшими неотъемлемой нашей отдушиной. Спорами и разговорами обо всем-всем-всем, что нас радует, тревожит, угнетает и, в конце концов, ждет впереди.
Не могу не рассказать об одной встрече, которая на первый взгляд может показаться вам эпизодической и лишенной всякой важности, но, на самом деле, ставшей поистине поворотной в свете тех печальных событий, что поджидали своего назначенного часа в весьма недалеком будущем.
Был теплый июньский полдень.
Я и Демон в приподнятом настроении возвращались из «недостроек». Минула неделя, как мы колдуем над нашим новым пристанищем, и сегодня оно, без ложной скромности, тянуло наконец-таки на похвальную оценку. Порядок был наведен. Завалы мусора избавили нас от своего неприглядного присутствия ― мусор мы попросту выкинули из окон на улицу. Из дома принесли различную утварь, теплые вещи — все на тот случай, если будем засиживаться допоздна. А Демон не пожалел даже своей старой доброй шестиструнки с гнутым грифом. Оба уже со свербящим самодовольством предвкушали, как приведем на смотр обустроенного пристанища Викторию и Сливу.
— Я думаю, мы обязательно должны побаловать себя сейчас чаркой пива! — торжественно объявил Демон, широко улыбаясь.
Безлюдные места были позади, Зеленые пруды тоже остались за спиной ― и мы как раз приближались к первой пивной, которой встречал нас кипящий жизнью город.
— Несомненно, — был мой ответ, и мы заскочили в «Отхлебни» (такое название носила пивная).
В тесном и прокуренном помещении пивной нам, впрочем, довольно скоро отхлебывать надоело. Взяв еще по полному стакану с собой, мы снова вышли на улицу. Тут же приглядели лавочку в тени деревьев.
— Бросаем якоря!
Сели. Моментально придумали себе забаву. По дороге мимо нас то и дело сновали прохожие, и мы как две язвы словесно потешались над каждым, входя в безотчетный азарт и все больше и больше изощряясь в своих комментариях. Но все это, конечно, было только дурачеством, без тени злобы.
— Посмотри на усатого с портфелем.
— Ну.
— Прическа — один к одному, ершик для чистки унитаза.
— Согласен. А на походку обратил внимание?
— А что с походкой?
— Идет, точно трусы в одно место забились!
«Ха-ххха-ха-ха!», — гогочем как идиоты.
— Сколько ты этой дал бы?
— Лет двадцать пять. Взрослая жаба.
— Формы — ничего. А?
— Формы — не спорю. Только…
— Что?
— Физиономия-то — как клопов граблями давили.
— У-у, да. Прыщавая какая. Может, болеет чем?
— Или умывается без мыла…
— Или не умывается…
— Полезь она ко мне целоваться — меня бы, наверное, стошнило посреди поцелуя!
«Ха-хо-хо-хххо!»
— А на эту взгляни — кобыла водовозная! Видел, как глазищами по нам прострелила?
— Она — какой-нибудь старший преподаватель в военном училище. Днями напролет втирает молодым курсантикам мораль и обзывает их болванами, а по вечерам после работы щиплет себя за вымя, фантазируя, как занимается с каждым из них любовью!
— Ну ты дал, ха-ха-ххха! А про того дылду что скажешь? Втопил, как на пожар… гляди.
— Да хмырь какой-то.
«Ху-ху-ххху!»
— Еще и этот, небось… нетрадиционной ориентации. Ты видел когда-нибудь «живого» гомика?
— Не-а.
— Он, знать, и есть. Везуха же тебе сегодня!
«Хху-ху-ххха-ха-ха!»
Иногда прохожим удавалось уловить обрывки подобных сальностей, и многие гневно на нас озирались.
А вот просто пиршество для наших острых языков. Далеко справа шла целая компания «толстопузов»! Некоторые были одеты на военный манер, другие — во что-то среднее между классической строгостью и жеманной безвкусицей. Очень шумные, самоуверенные и вызывающе дерзкие несмотря на свои немолодые годы — в них без труда угадывались патриоты той самой войны, которой они и в глаза не видели, но при каждом удобном случае готовые рвать рубахи на своей груди, доказывая, что эта война нужна нам (кому «нам» — понять сложно) как доктор больному, и напропалую славя политику государства.
