теперь делать? Скажи мне, Жюли! Скажи!
Жюли ответила не сразу:
— Есть только один человек, который может доказать, что ты не стоял за спиной полковника Уордла…
— Ты имеешь в виду его самого? Никогда! Я не хочу иметь никаких дел с подлецом, затеявшим такой грязный скандал!..
— Нет… я говорю не о полковнике Уордле… Этот человек — майор Додд.
— Но ведь не думаешь ты…
— Он единственный, кто может опровергнуть заявление миссис Кларк о том, что ты якобы предложил ей через него такую огромную сумму денег…
— Ты права, Жюли. Абсолютно права. Но как это можно сделать без другого расследования, в котором мне, обратись я с этой просьбой, будет скорее всего отказано?
— А вот это, mon ami, мы с тобой должны хорошенько обдумать. Например, мог бы ты получить от майора Додда подписанные заявления о том, как все случилось на самом деле?
Вместе они составили серию письменных вопросов, адресованных майору Додду. Исходило ли когда- нибудь от герцога Кентского предложение осуществить нападки на герцога Йоркского? Слышал ли майор когда-либо, чтобы герцог Кентский выражал желание увидеть своего брата опозоренным? Или чтобы Эдуард имел какие бы то ни было дела с полковником Уордлом или миссис Кларк? Слышал ли он когда-нибудь, чтобы Эдуард выражал желание занять пост главнокомандующего?
На все эти вопросы майор Додд ответил отрицательно, подписавшись под каждым вопросом отдельно. Лишь тогда Эдуард отправил копии бумаг своим братьям — принцу Уэльскому и герцогу Йоркскому, и, к величайшему удовлетворению Эдуарда и Жюли, герцог Йоркский наконец хоть как-то выказал свое к ним расположение.
Однако было очевидно, что майор Додд сыграл в этом скандале не самую последнюю роль, поэтому сразу после подписания заявлений он подал в отставку. Теперь Эдуард смог позволить себе некоторое великодушие и написал герцогу Орлеанскому, что отставка майора Додда была «необходимой жертвой общественному мнению», добавив: «За многое меня нужно было бы скорее жалеть, чем укорять, и многие из моих опрометчивых поступков были совершены из слишком сильного рвения к службе».
Лондон бурлил праздничной жизнью, отмечая пятидесятилетие пребывания его величества на английском троне. Во всех известных домах устраивались балы и торжественные приемы, где дамы в бархате и шелках танцевали с элегантно одетыми напудренными и надушенными кавалерами. Длительные банкеты и застолья казались бесконечными. Гости, валясь с ног, засыпали и просыпались, чтобы все начать сначала. По всей стране в городах и деревнях простолюдины выбирались из своих жилищ, чтобы принять участие в бесплатных трапезах, организованных местными приходами. Некоторым удавалось даже отведать запеченную на вертеле говяжью тушу, поглазеть на праздничные фейерверки и опрокинуть по нескольку кружек горячительного за здоровье его величества. А его величеству, ослепшему, полоумному и чахлому, были глубоко безразличны все эти торжества. В королевской семье атмосфера существенно потеплела, и после того, как Эдуард принял братьев в Касл-Хилл, ему и Жюли в ответ было вновь оказано радушие в Карлтон-Хаус.
Печаль, как водится, не замедлила явиться вслед за торжествами. Младшая дочь его величества принцесса Амелия скончалась. Уже несколько лет она тяжело страдала от чахотки, и все понимали, что ей долго не прожить. И все же удар оказался слишком сильным. Ее одинаково любили все — и братья и сестры, — но более всех не чаял в ней души дряхлеющий больной отец. Ее смерть подкосила и без того слабого здоровьем короля. Эдуард с братьями обсуждали неизбежные последствия такого ухудшения здоровья отца. Вопрос о регентстве откладывать не имело смысла. Георг был взволнован и многословен. Он бурлил планами и, кажется, совершенно забыл, что они собрались по печальному поводу — на похоронах любимой сестры. Королева настаивала, чтобы они задержались подольше — ей было тяжко не столько из-за печали по поводу утраты дочери, сколько из-за необходимости разделять общество полоумного мужа. Когда похороны наконец окончились, у Эдуарда было лишь одно желание — поскорее оказаться у себя дома в Касл-Хилл.
Регентство было назначено. По этому поводу в Карлтон-Хаус шло буйное ликование, и каждый норовил выразить Георгу свои поздравления в надежде получить сторицей, когда настанут благоприятные времена.
Полагалось, конечно, устроить бал, который превзошел бы по роскоши все другие, но торжество в честь учреждения регентства означало бы празднование болезни отца. Поэтому прием был устроен в честь Бурбонов, находящихся в то время в изгнании в Англии. По этому поводу Георг объявил себя фельдмаршалом, вновь назначил Фредерика главнокомандующим, так что теперь они оба в блистательном великолепии новой униформы приветствовали прибывающих гостей. Но большинство французской королевской знати тяготело к обществу Эдуарда и Жюли, так как давно и крепко дружили. Леди Хертфорд, сверкая атласом и бриллиантами, наблюдала за ними с затаенной злостью. Как хозяйка приема в доме регента, она ожидала, что будет в центре внимания. К ее великому удовольствию, Мария Фитцхерберт отсутствовала на празднике. А Мария была слишком горда и, чтобы не сидеть за столом с Георгом и его именитыми гостями, предпочла отказаться от приглашения.
Герцог Кларенский прекрасно чувствовал себя в обществе Катрин Тилни-Лонг, несмотря на то, что в числе гостей находилась его старшая дочь София. А где сейчас миссис Джордан? — гадала про себя Жюли. Не иначе кружит по сцене, зажигая смехом зрителей, в надежде прокормить свою семью. Жюли и Эдуард считали, что им повезло получить приглашение, потому что Эдуард вновь поссорился с братом. Во время последней ссоры Георга с Марией женщина заявила, что Эдуард и Жюли считают, будто он непозволительно дурно с нею обращается. Это опрометчивое заявление возымело серьезные последствия, когда братья встретились в следующий раз. Какого черта Эдуард лезет не в свои дела?! Ярость Георга не знала границ, поэтому Эдуард поспешил уехать домой и, по совету Жюли, написал Марии:
«Последние события настоятельно диктуют мне слезно просить Вас, когда бы я ни имел счастье увидеть Вас снова, ни в коем случае не касаться больше этой деликатной темы, а именно состояния дел в Ваших отношениях с принцем».
То, о чем долго ходили слухи, случилось. Герцог Кларенский и миссис Джордан расстались… по инициативе герцога.
Эту новость Жюли узнала от Марии Фитцхерберт, которая не сдерживала эмоций, осуждая Уильяма.
— Я всегда питала добрые чувства к герцогу Кларенскому. Конечно, порой он вел себя глупо, но Дороти Джордан сделала из него мужчину… И вот теперь… Ох уж эти королевские сыновья!
— И как… долго они с миссис Джордан…
— Прожили вместе? Больше двадцати лет. И она говорила, что они практически никогда не ссорились…
Но Жюли уже не слушала. Двадцать лет вместе! Примерно столько, сколько они с Эдуардом… И вот теперь расставание… Может ли такое случиться у них с Эдуардом? Нет! Нет и еще раз нет!
А Мария все щебетала:
— И он тут же сделал предложение мисс Тилни-Лонг, сказав ей, что миссис Джордан всегда была сущим ангелом и поэтому не будет чинить препятствий…
— И эта дама приняла предложение?
Мария рассмеялась:
— Она попросила время подумать и, судя по всему, прислушается к увещеваниям своей мамочки. Мамочка-то, похоже, больше ее горит желанием попасть в высший светский круг.
— А миссис Джордан? Что теперь с ней будет?
