этом даже думать невыносимо.
— Байрон? — Антониетта изо всех сил старалась поспевать за мыслями своей кузины и одновременно контролировать громкость своего слуха. Звук шарканья обуви Таши эхом отдавался в ее голове.
— Ох, этот мерзкий человек! Не
— Оно шло вместе с мебелью, — ответила Антониетта. — О каком мужчине ты говоришь? Я не провожу время ни с одним из них, — она отвернулась от кузины, чтобы спрятать румянец, внезапно вспыхнувший на ее лице. Она не могла спокойно думать о времени, проведенном с Байроном. О своей реакции на него.
— Полицейский, Антониетта, — нетерпеливо фыркнула Таша. — Ради всего святого, следи за разговором. Это важно.
— Все дело в полицейском? — Антониетта вздохнула со смесью облегчения и раздражения. — Таша, ты помолвлена и собираешься замуж. У тебя есть жених, очень богатый, смею добавить.
— А это-то тут причем? Я собираюсь замуж за Кристофера, но он такой скучный. И такой ревнивый. Это утомляет. Вся его жизнь сосредоточена на его семье, церкви и бизнесе. Все о чем он думает — это корабли и религия.
— Его семья владеет второй по величине судоходной компанией в мире, Таша, — сказала Антониетта. — А итальянские семьи всегда были близки.
— Маменькины сынки, — фыркнула Таша, — или, как в случае с Кристофером, папенькин сынок. Они настаивают, чтобы я вместе с ними ходила в церковь.
— Соглашаясь на помолвку с ним, ты знала, что он хочет обратить тебя в свою религию.
— Я не предполагала, что это окажется так серьезно. Он приводит этого ужасного священника каждую неделю, намекая, что я должна учиться. Все, что я должна делать, это ходить в церковь и сидеть рядом с ним на протяжении всей службы. Мне нет никакой необходимости понимать все эти бессмысленные бормотания, которые сопровождают ее. Я сомневаюсь, что кто-нибудь еще действительно смыслит в этом. В любом случае, почему бы нам не быть простыми католиками, как все остальные? Кого волнует, какая религия истинная, а какая выделилась из нее? Это самая настоящая глупость.
Антониетта еще раз вздохнула.
— Ты не можешь закрутить роман с полицейским в то время, как помолвлена с одним из самых могущественных людей мира. Я думаю, таблоиды мигом пронюхают про это.
— А кто говорил о коротком романе? Я вполне могла по-настоящему влюбиться в него. У него самая замечательная грудь, какую только можно представить. Даже Байрон не обладает такой грудью, ну, во всяком случае, не такой совершенной, — она издала неприличный звук. — И почему он тебе нравится?
Антониетта сознательно притворилась непонимающей.
— Я никогда не встречала твоего полицейского, Таша, так что откуда я могу знать?
— Ты прекрасно знаешь, что я говорю о Байроне!
— А почему он не нравится тебе? — возразила в ответ Антониетта.
— Он ни смотрит на меня. Никогда. Это ненормально, — сказала Таша. — Все мужчины смотрят на меня. Он к тому же пугающий. По-другому его никак не назовешь. Его глаза пустые и холодные, он смотрит на людей так, словно видит их изнутри. Он никогда не улыбается, — она вздрогнула. — Он напоминает мне тигра, которого я как-то видела в зоопарке, расхаживающего туда-сюда по своей клетке и наблюдающего за мной своими немигающими глазами.
— Он улыбается.
— Он обнажает зубы, это не то же самое, — Таша громко ахнула: — Антониетта! Что у тебя на шее? Это же засос.
Антониетта почувствовала внезапное жжение и пульсацию на шее, что незамедлительно вызвало реакцию во всем теле. В центре живота затеплилось пламя. Ответная пульсация появилась меж ее ног. На какой-то момент она словно ощутила его вкус в своем рту. Дикий. Неприрученный. Но тайные, сексуальные мечты лучше оставить для ночи, а не для все еще длящихся дневных часов. Пульсация распространилась, охватив ее грудь. Она постаралась не покраснеть, вспоминая прикосновения губ Байрона, влажных, горячих и обезумивших, к своей коже. Она ладонью прикрыла свою шею, задерживая там его поцелуй, этой маленькой лаской сохраняя его для себя.
— Это засос! Прошлой ночью он был здесь, с тобой! — это было обвинение, не меньше, словно Антониетта находилась под следствием за преступление. — Ты впустила Байрона Джастикано в свою постель! Взгляни на себя, во что ты одета! — Таша была близка к истерике. — Эти кружева едва прикрывают тебя! У тебя совсем, что ли, нет стыда?
— Таша, — Антониетта заставила себя сохранять спокойствие, в то время как ей хотелось выставить кузину из комнаты. — Ты сама купила мне эту ночнушку. Я сплю в ней, потому что так удобно, и я всегда предполагала, что ты воплощение изящного вкуса.
— Ну, да, я тоже так думала, по правде, — Таша несколько смягчилась. — Но мне не хотелось бы, чтобы ты надевала ее для этого ужасного человека. Он охотник за приданым, гоняющийся за твоими деньгами. Все это время притворяясь, что дружит с
— Тебе обязательно все время быть такой драматичной, Таша? Мне тридцать семь лет. Не думаешь ли ты, что я никогда не была с мужчиной? Может это тебя и удивит, но не обязательно обладать зрением, чтобы спать с кем-то. — Антониетта натянула халат и надела темные очки. — И я не понимаю, почему ты говоришь, что мои шрамы ужасны, когда они едва заметны, — она прошла мимо кузины в огромную ванную комнату. Ей следовало бы переспать с ним. Она повела себя как полная идиотка, не переспав с ним. Все было, как в тумане. Ей хотелось, чтобы Байрон занялся с нею любовью. Неужели она уснула в самый разгар всего этого? Мысль была унизительной.
Таша последовала за ней.
— Это было годы назад, Тони, ты и сама знаешь. Тогда шрамы были намного хуже. И все уделяли тебе так много внимания. Бедная маленькая осиротевшая девочка. Это было, как в кино. Просто представь, чтобы я смогла бы сделать с такой ролью.
— Это была не роль, Таша, — в голосе Антониетты проскользнуло раздражение, несмотря на ее твердую решимость быть терпеливой. — Я потеряла мать и отца. Это был ужас. Трагедия.
— Знаю. Я рождена для трагедии.
— Тогда переживи ее.
— Не то, чтобы я могла рассуждать об этом, — фыркнула возмущенно Таша, — да и никто не задумывается о твоих шрамах уже много лет.
— Я думаю о них каждый раз, когда появляюсь на публике.
Таша принялась рассматривать свой идеально ухоженный ноготь.
— Если бы ты не была такой тщеславной, постоянно думая о том, как выглядишь, тебе не пришлось бы напоминать.
Антониетта прикусила язык, чтобы не указать Таше, что это именно она провела половину своей жизни перед зеркалами.
— Тебе следовало сказать мне, что они не были такими страшными. Не находиться в центре внимания каждую минуту бодрствования, это недостаточная причина, чтобы причинять боль мне.
— О, ради Бога, Тони, ты же знаешь, что я сожалею, это было много лет назад. Ты также знаешь, что я ничего не могу поделать со своим стремлением постоянно находиться в центре внимания. Мой психотерапевт говорит, что это вина папы. Он слишком много внимания уделял Полу.
— Он заваливал тебя подарками, — возразила Антониетта. — Ты была его маленькой принцессой. Он давал тебе все, что ты только желала.
Таша устроилась в глубоком мягком кресле.
— Подарки никогда не смогут заменить отцовской привязанности, и ты прекрасно знаешь, что вся жизнь отца была сосредоточена на поле для поло. Я терпеть не могла, когда моя обувь становилась
