Темная симфония

голосе.

— Я была бы рада отправиться с тобой в пещеры. Ты до сих пор создаешь украшения?

— У меня есть планы начать заниматься этим снова, особенно теперь, когда я нашел тебя. Смотрю на тебя, сидящую здесь с разметавшимися по плечам волосами, с отблесками пламени, танцующими на твоих грудях… и вдохновение так и поднимается во мне. Я бы создал ожерелье из огня и льда, чтобы украсить твое горло.

От тона его голоса она, как наяву, почувствовала прохладные камни, лежащие на ее коже, и ощущение это было так реально, что она протянула руку к шее, чтобы обнаружить на ней ожерелье из золота, брильянтов и рубинов.

— Мне бы хотелось иметь что-то, сотворенное тобой.

— Я сделаю для тебя что-нибудь красивое, подходящее твоей коже и волосам. Для меня это будет истинным удовольствием.

— Твой племянник создает украшения? — Антониетте нравилось ощущать на себе его взгляд. Ей не требовалось зрение, чтобы знать — он смотрит на нее. Ее смущение осталось в прошлом. Ей хотелось чувствовать на себе его пристальный взгляд. Ей хотелось, чтобы он испытывал к ней жуткий голод. Именно это чувство она ощущала по отношению к нему, так что даже становилось трудно концентрировать свое внимание на разговоре. Слишком уж сильно ее занимали мысли о нем, сидящем на стуле прямо напротив камина.

— Насколько я понимаю, он начинал работать как подмастерье, но я не видел его некоторое время. К тому же у Элеанор есть юный Джозеф, но это совершенно другая история. Его биологическая мать была слишком стара, когда он появился на свет, и умерла через час после его рождения. Элеанор и Влад незамедлительно вызвались взять его в свою семью, хотя сначала была выбрана другая пара — Дейдре, сестра Влада, и Тьенн, ее Спутник жизни. Но Дейдре потеряла так много детей, что Тьенн опасался, что для нее станет чересчур, если и этот ребенок не выживет. Родителям очень тяжело пережить потерю столь многих детей. Многие наши младенцы редко живут дольше первых нескольких месяцев.

— Я не могу представить, на что было бы похоже потерять Маргариту, а она даже не моя дочь, — сказала Антониетта. — Как печально для твоей сестры и невестки. Огромное количество людей имеет детей, которые им совсем не нужны, и так много людей, которые хотят их иметь, но не могут.

— Как насчет тебя? Ты хочешь детей?

Она пожала плечами.

— Было время, когда я мечтала завести ребенка. Я думаю, большинство женщин ведут себя так же, Байрон, но у меня были обязательства, да и карьера отнимала все свободное время. Я не нашла мужчину, который представлял бы для меня интерес, как постоянный партнер, и хотя я подумывала было, чтобы воспитать ребенка одной, все же решила, что это было бы нечестно по отношению к малышу. Я часто отправляюсь в турне, я востребована, когда ставится одна из моих опер, и я постоянно вовлечена в дела своей семьи. На малыша совсем не оставалось бы времени.

— Понимаю.

Почему-то Антониетта почувствовала желание оправдаться. Реакция была глупой, поскольку его слова не содержали в себе каких бы то ни было намеков, но она чувствовала, что он неправильно истолковал то, что она сказала. С годами она научилась жить без зрения, определяя реакцию по тону голоса или по напряжению воздуха, но сейчас это ей мало помогало, что заставляло чувствовать себя уязвимой и застигнутой врасплох. Она высвободила свою руку из его, прекрасно сознавая, что он чувствует пульс, бешено бьющийся в ее запястье.

— Точно? Это было бы чудом, поскольку лишь некоторые люди представляют, на что похожа моя жизнь.

— Но я не большинство людей, не так ли? — явная насмешка слышалась в его голосе.

— Нет, ты не большинство, — согласилась она. — Ты очень необычный. Если ты не ягуар и не совсем человек, то что ты? Что конкретно? И не пытайся отделаться от меня странными ответами, которые начисто лишены смысла.

— Я карпатец, с гор этого региона. Мой народ так же стар, как и само время, мы дети земли. У вас есть легенды о вампирах, оборотнях и ягуарах, так вот мы относимся к этой же категории, — ответил он, как было заведено у Спутников жизни, честно. Его пристальный взгляд не отрывался от ее лица, оценивая в темноте его выражение.

— Я знаю, что ты другой, Байрон. Самое забавное, что я с легкостью могу смириться с мыслью о существовании ягуаров, но оборотни и вампиры кажутся мне нелепостью, — она тихо рассмеялась над самой собой. — Почему такое возможно? Почему мой рассудок так легко принимает одно как данность бытия, но отказывается поверить в другое?

— Карпатцы не оборотни и не вампиры. Мы раса людей на грани исчезновения и боремся за свое место в мире.

Она тщательно обдумала его слова, рассматривая их на наличие скрытого смысла.

— Ты такой же, как они? Скорее всего, ты оборотень, как и ягуары, интересуясь которыми я проштудировала огромное количество легенд и мифов, рассказывающих о них. Ты можешь менять свой облик? Я нет. Я чувствую, как это тянется ко мне, знаю, что это где-то внутри меня, но по своему собственному желанию не могу этого сделать. Мне удается вызвать силы этого создания, но никогда не получается высвободить его до конца.

— Да, я могу менять облик.

Она не ожидала, что он признается. Сама мысль об этом была одновременно возбуждающей и пугающей. Антониетта сделала глубокий вдох.

— А летать можешь?

— Да. Хотя ты и сама знаешь. Я не стер твои воспоминания об этом.

Она жила в темноте, в которой чувствовала себя невероятно уютно, и именно в ней она в полном молчании и переждала несколько ударов сердца, давая своему сознанию время воспринять сказанное им. Летать. Ее сердце воспарило от самой мысли об этом, несмотря на ограничения ее человеческого сознания.

— Это было бы таким невероятным даром, — ее ресницы поднялись. Видеть его она не могла, но при этом смотрела прямо на него. — Но за дар, столь чудесный, цена должна быть ужасной.

Байрон взглянул на нее, и его охватило желание рассмеяться. Она сидела перед ним. Его Спутница жизни, чья обнаженная кожа светилась в отблесках огня камина. Мир яркими красками затанцевал перед его глазами. Его эмоции были такими свежими и сильными, что он едва контролировал их. Какую цену заплатил он? Веками блеклого существования. Серым и полным отчаяния миром. Безостановочными шепотками зла, зовущими его. Бесконечными минутами и часами, днями и годами полного одиночества. Но одно мгновение ее существования вытеснило все это.

— Я живу, Антониетта. У меня свой особенный образ жизни, и я живу им. Быть таким, как я, ни хорошо, ни плохо. Я есть я. Я принимаю то, кем я являюсь, и горжусь своим народом. У нас есть честь, верность и много других сильных черт характера, но мы также обладаем и слабостями, как и прочие расы. Я не могу ходить под солнцем. Оно причиняет мне боль. Именно поэтому я не могу находиться рядом с тобой и охранять тебя на протяжении определенных часов дня, — его голос звучал прозаично. — Я вижу красоту в ночи, это моя жизнь, мой мир, и я люблю его. Я хочу разделить свой мир с тобой, чтобы ты никогда больше не боялась находиться в нем. Чтобы эта красота раскрылась и для тебя, а не только для меня.

Антониетта не знала, было ли дело в том, что он сказал или как он это сказал, но внутри нее все расплавилось. Возжелало его. Ей захотелось свернуться внутри него, глубоко в его сердце и душе. Ей хотелось увидеть его мир и познать его. Его голос почти мурлыкал, когда он называл ночь красивой. Она сама жила в темноте и ей страшно хотелось увидеть ее такой.

Антониетта больше не могла сопротивляться искушению. Она просто встала, сделала несколько шагов и оказалась прямо перед ним. Байрон не разочаровал ее. Он потянулся к ней, как она и ожидала, его рука скользнула вверх по ее бедру, лаская внутреннюю сторону ее ноги изящными опытными пальцами. Ее тело тотчас же ответило горячей манящей жидкостью, нетерпеливым ожиданием чистой магии, поджидающей ее.