чтобы скрыть страх, но та не возвращалась.
— Мисс Тайри, — заговорил агент, крупный симпатичный мужчина. Она не видела его раньше, до этого ее допрашивали другие агенты. — Я специальный агент Пласки. Наверное, вы проголодались. Не знаю, когда вы ели в последний раз…
— Почему мы все еще здесь? — спросила Энджи, и собственный голос показался ей каким-то тусклым, но она ничего не могла с собой сделать.
Пласки поставил тарелку на маленький столик в углу комнаты, напротив койки. Все это время он не спускал с Энджи глаз. Движения агента многое сказали ей — он носил пистолет в подплечной кобуре, как полицейские из фильмов восьмидесятых годов, и постоянно помнил об оружии и плачущей женщине, находящейся под его надзором. Энджи не сомневалась, что он не станет поворачиваться к ней спиной и не даст шанс схватить пистолет. Она подумала, что сказывается его подготовка, но мысль о том, что она может предпринять такую попытку, казалась ей абсурдной.
— Мисс Тайри, это важное расследование ведет ФБР. Едва ли операция завершится в ближайшее время. Когда мое начальство выяснит степень вашего участия в произошедших событиях и как только появится возможность, я сделаю все, что в моих силах, чтобы доставить вас либо в Сен-Круа, либо в Майами. Вы останетесь под стражей до тех пор, пока не будет принято решение о вашей дальнейшей судьбе.
Его слова жалили, точно ледяной дождь. Энджи содрогнулась и тряхнула головой.
— Вы не поняли. Вы ничего не поняли, — сказала она, обхватывая руками колени и съеживаясь.
Энджи начала медленно раскачиваться, потом бросила быстрый взгляд в иллюминатор и тут же отвернулась. Несмотря на солнечный свет, ей стало страшно, что там появятся сирены.
— Здесь нельзя оставаться. Никому.
Пласки вздохнул, перенес стул к маленькому столику и присел на самый краешек. Возможно, он не хотел нависать над ней и рассчитывал немного успокоить, но бдительности не терял.
— Мисс Тайри! Энджи, верьте мне, когда я говорю, что вам больше не грозит опасность.
Она расхохоталась, но смех тут же превратился в рыдание, и она опустила голову.
— Вы что, шутите? Проклятье, вы издеваетесь?
И вновь Пласки вздохнул.
— Послушайте, я пытаюсь быть вежливым, но вы должны взять себя в руки. Я хочу просто поговорить. Если вы намерены себе помочь, то можете для начала рассказать о братьях Рио, «Вискайе» и оружии. Все, что вам известно.
Энджи вздрогнула, закрыла глаза и снова услышала выстрелы. Впрочем, она понимала, что сейчас никто не стреляет.
— Оружия больше нет.
Она открыла глаза, пристально посмотрела на агента, задышала ровнее и перестала плакать, только всхлипнула в последний раз и вытерла нос.
— Вы просто спятили. Оружия нет.
— Но вы видели его? — спросил Пласки.
Он явно обрадовался, что она начала говорить об их драгоценном расследовании.
Энджи сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
— Да, видела.
Пласки постарался сохранить невозмутимый вид, чтобы не показать, как он доволен. Когда он раньше пытался задавать ей эти же вопросы, Энджи плакала и едва могла говорить. Потом допрос превращался в хаос, и она что-то кричала.
— Вы можете описать то, что видели? — спросил Пласки. — Какое оружие, сколько?
Энджи обхватила себя руками и посмотрела в сторону иллюминатора, потом, собравшись с силами и стиснув зубы от страха, встала, слезла с кровати и подошла вплотную к иллюминатору, чтобы выглянуть наружу. В отдалении она увидела остров. Совсем рядом высилась «Антуанетта», темная и угрожающая. Она казалась покинутой, но Энджи знала, что это не так.
— Его оказалось недостаточно, — прошептала она.
— Для чего?
Ее мгновенно охватил гнев, и она резко повернулась к агенту ФБР.
— Недостаточно! — закричала она, сжимая кулаки. — Нам не хватило оружия, слышишь меня, проклятый федерал! Тварей были целые полчища, совсем как тараканов. Даже если вы возьмете с собой все оружие, какое только сумеете унести, это не поможет!
Пласки вскочил и так поспешно отступил, что стул перевернулся. Неужели в его глазах появилась тревога? Он потянулся к пистолету и напрягся. Энджи почувствовала, что больше не может сохранять спокойствие.
— Пожалуйста, — пробормотала она, сползая на пол вдоль стены. Страшные картины вновь возникли в ее сознании, ей даже не потребовалось закрывать глаза, и она опять услышала крики Дуайра. — Вы должны забрать меня отсюда. Мне все равно, куда вы меня отправите, только, пожалуйста, не держите тут. Я скажу все, что вы хотите, но, пожалуйста…
Ее била дрожь, она снова забралась на кровать и забилась в угол, бросая затравленные взгляды в сторону иллюминатора, двери и темных углов, ее опять охватило отчаяние.
— Анджела, послушайте, — попытался успокоить ее Пласки. — Я клянусь, вы здесь в полной безопасности.
Она отвернулась, закрыла лицо и снова приняла позу зародыша. У нее не осталось слов, она могла думать лишь о том, сколько часов осталось до заката, когда закончится ее жизнь.
64
У Тори было много причин для крика, и ее останавливало только одно: отчаянно болела голова, и казалось, будто кто-то сжимает затылок тисками. На борту корабля береговой охраны, который назывался «Кадьяк», был врач. Тори он напоминал персонажа из старого фильма: лет пятидесяти, с универсальной внешностью Джека Леммона,[17] Пол Долан обладал мягкой улыбкой и добрыми голубыми глазами. Когда Тори разговаривала с ним, у нее появлялась надежда, что ее голова пострадала не слишком сильно. И еще доктор Долан вел себя так, что она не чувствовала себя арестованной.
Но как только врач ушел, стоящий в коридоре агент ФБР посмотрел на нее и кивнул двум офицерам береговой охраны, которые заперли дверь на замок, оставив Тори наедине с ужасной головной болью, слипшимися от крови волосами, швами на голове и парой чудесных таблеток анальгетика.
Лекарства позволили Тори немного поспать, но их действие быстро закончилось, и теперь падающий из иллюминатора солнечный свет раздражал ее. Врач сказал, что сотрясение мозга легкое, но ей казалось, что он ошибся. Все тело Тори покрывали царапины и синяки, но они не слишком беспокоили ее. Головная боль заглушала все остальное.
Впрочем, для крика были и другие причины. Например, воспоминания. Кевонн, Боун, Панг, Пуцилло и многие другие погибли. И хотя Тори презирала Мигеля и Дуайра, ни один из них не заслужил такой страшной участи. Несмотря на близость собственной смерти — или благодаря ей, — картины в голове Тори перепутались. Она помнила белую плоть и черные глаза, помнила, как сирены цеплялись за борта затонувших кораблей и заползали на «Антуанетту». Помнила кровь и судороги, крики и страдания умирающих. Тем не менее она не могла описать, как выглядели сирены, и, если бы ей дали карандаш и бумагу, не сумела бы нарисовать их.
Быть может, ее память проявила милосердие.
И все же, несмотря на жуткую головную боль и встающие перед глазами ужасы, главная причина, по которой ей хотелось кричать, вызывала у Тори улыбку. Когда она смотрела через стекло иллюминатора на «Антуанетту» и остров за ней, она ощущала высочайшее блаженство, безумный восторг, помогающий сильнее, чем обезболивающие таблетки.
