отрывочными. Было восприятие. Сын Фрадкова — в питерском суворовском училище. И реакция еще не президентского Путина (времен его заместительства рядом с Собчаком): «Смотри-ка, все думают, как урвать, украсть, пристроить детей. А этот (не сказано вслух «еврей», но где-то внутри шевельнулось, разумеется) выбирает для сына несветскую, по нынешним временам, судьбу, судьбу офицера». И через паузу — вздох: «Уважаю!!!»
Еще что-то о Брюсселе. Еще что-то о налоговой полиции. А впрочем, я не прав — о налоговой полиции ничего.
Итак, Фрадков. Достаточно располневший, с чувством юмора человек. Этакий, олимпийский мишка, крайне словоохотливый, а точнее многословный. Не иначе брюссельская школа. Они там, в ЕЭС все непозволительно говорливые. Очень хотел понравиться журналистам. На любой вопрос отвечал моментально, не задумываясь. Заметив, что многословность в ответах не нравится журналистам, сделал уточнение: «В интервью я буду более кратким». Рассказываю, что задал будущему главе внешней разведке страны вопрос: «Михаил Ефимович, не кажется ли вам, что реорганизация правительства, проведенная таким образом, когда сохраняются в подавляющем большинстве прежние люди, но им предлагаются вторые и третьи роли вместо первых, которые они занимали прежде, это неминуемо породит громадную психологическую проблему и создает на будущее буквально минное поле конфликтности?» Фрадков ответил, не задумываясь: «Не кажется. Если кажется, помолиться надо. И уйти от образов. Но вы правы, такая проблема есть». И сразу же, без паузы: «Сегодня я встречаюсь с Михаилом Юрьевичем Лесиным». Почему, отвечая на мой вопрос, он заговорил о Лесине, теперь уже бывшем министре печати, я не знаю. Мои отношения с Лесиным нельзя назвать безукоризненными, точнее, с ведомством, которое он возглавлял, перейдя потом в апреле 2004 года с поста «министра правды» страны на пост советника президента РФ, в том же ранге. От перемещения слагаемых сумма не меняется. Но я не о Лесине. Тогда на обеде в ИТАР-ТАСС трудно было представить, чтобы в соз-нании Фрадкова наши имена соединились в одно целое. Но, что было, то было. Я смотрел на Фрадкова и уже не очень внимательно вслушивался в его журчащую речь, и «виделся» мне не М. Е. Фрадков, а В. В. Путин. И вопрос, пока безответный, сверлил сознание. Почему он выбрал Фрадкова? Вообще, второй президентский срок — это особая тема. Но, что уж о том говорить-то теперь, когда и Д. А. Медведев — президент России. Хотя как знать, у кого в руках подлинная власть в огромной стране?
Где-то в конце 2003 года парафраз о непопулярных решениях, которые придется принимать власти в 2004 году, стал настораживать. Естественно, суть непопулярных решений не раскрывалась, хотя и предыдущая Дума приняла достаточно спорных законов. Общество было удовлетворено относительной стабильностью, которой бесспорно добился Путин, и пусть сдержанным, экономическим ростом
Не станем уточнять в деталях, за счет чего этот «рост» случился, в основном, сырьевой ресурс страны, хотя определенные сдвиги и в других сферах стали проявляться явственнее. А когда Путин поставил как знаковую задачу борьбы с бедностью, более того, дал конкретные цифры — «сократить число бедных в два раза» — уставшее от политических страстей общество, окончательно согласилось с брендом «Путин — наш президент!». Если период с 2000 по 2004 год мы называли периодом стабильности, то вряд ли этой стабильности президент мог добиться без повседневной, более того, результативной деятельности правительства. Кстати, состав правительства за эти годы не претерпевал каких-либо кадровых потрясений, и был достаточно стабильным. Хотя, не исключено, похоже, что Путин в то время сам устал от утверждения, что его авторитет в стране, суть его президентства, общество метит одним измерением — стабильность. Странен и не очень внятен портрет этой самой стабильности. Она бесспорно есть. Это как бы некое общее состояние. Все почти то же самое, но без крайностей.
В Чечне по-прежнему взрывают, гибнут люди, но полнообъемной военной операции уже нет. И количество жертв не зашкаливает. Есть свой президент, лукавый, хитрый Кадыров, он до сих пор — уравнение со многими неизвестными. Пока его политика в отношении к России в пределах допустимого. Не станет ли Кадыров вторым Дудаевым или Масхадовым?
Дудаевым, скорее всего, не станет, а вот Масхадовым? Будем справедливы, такой вопрос возникал в Кремле. Последний шаг Кадырова, предложившего Масхадову капитуляцию с гарантией его безопасности. Это при ситуации, что Масхадов окружен. Кадыров так охарактеризовал его выбор: либо статья, полагаясь на слово Кадырова, либо погибнуть при перестрелке. Масхадов вряд ли примет предложение Кадырова, хотя утверждение, что его окружают не более 50 пока еще преданных Масхадову людей, похоже на правду.
А ведь в прошлом Масхадов был самым умеренным из чеченских лидеров, и более других, желавших компромисса в отношениях с Россией. И категорические требования независимости Чечни, на чем настаивают такие политические фигуры, как Басаев, Яндарбиев, Удугов, Масхадову были не свойственны. Масхадов где-то внутренне понимал, что ультиматумы подобного рода это путь в никуда. Его сбил с толку хасавюртовский мир. «Значит, мы можем заставить Россию принять наши условия», — так подумал не только Масхадов.
Чеченцы оказались негодными политиками. Да и откуда взяться таким навыкам? Они — боевые командиры, а позже — боевики. Что они умеют? Воевать в горах, устраивать засады, подрывать бронемашины, брать заложников и убивать — вот и весь ресурс. Никаких иных профессиональных навыков, никаких. Хотя о чем я? Неужели и вправду верю, что умение воевать — признак национальности, а не выучки и способности убивать? Независимость на основе только бандитизма существовать не может. Немцы были хорошими воинами? А абреки? А монголы? У государственной независимости много параметров. И у чеченского общества? Впрочем, я не прав. Первая проблема Чечни в последние 10–12 лет — это территория, на которой проживает некая сумма людей, но не общество. Кстати, и Гитлер считал, что русские и цыгане — «некая сумма» людей. «Тыща», а может быть, и больше. Так вот, Чечня не готова пока к устойчивой форме государственности. В этом — главная проблема убитого Ахмада Кадырова. И его сына Рамзана, на которого легла миссия преемника отца. Путин хорошо понимают, что такое быть преемником. Россия для Кадыровых щит, который они несут перед собой. Хотя и убиенный муфтий Ахмад, и его сын хорошо знают, что такое партизанщина. Особенно, в «зеленке», в горах. Знают это и «федералы». Кадыровы выстраивали управление Чечней, казалось бы, в позволительном режиме. Они максимально использует Россию и Путина для укрепления своего режима. Оба Кадыровых — ставленники Путина.
ГДЕ-ТО ТЕРЯЕШЬ, ГДЕ-ТО НАХОДИШЬ
Президентские выборы 2004 года — это тоже рецидив стабильности. Как ни крути, 70 % голосов избирателей — Путину. И этот результат говорит сам за себя. Поддержка народа налицо. И патетические слова: «Нация сплотилась вокруг своего Президента» — не блеф. Это похоже на правду. Ельцину не снилась столь сокрушительная симпатия избирателей. В чем же дело? Путин — наш президент! А что тогда делать со следующим? Мгновенно разлюбить Путина? И как будет выглядеть «Единая Россия» с этим расхожим брендом: «Путин — наш президент!» Тот, следующий, будет вписан в тот же самый бренд «X — наш президент!»? Или бренд будет видоизменен?
Когда вы спрашивали единороссов об идеологии партии, они совершенно серьезно отвечали: «Мы же сказали: «Путин — наш президент!» А значит, идеология Путина и есть наша идеология».
Но вернемся к итогам выборов. Какую стабильность мы обрели, и что является базисными началами этой стабильности? Уверенность в завтрашнем дне? Вряд ли. Она чуть больше, чем была вчера, но это уже
