— Федор Матвеевич, беда. Утекли в ночь резчики. Васька Шпак да Гаврилка Скворцов с дюжиной товарищей.
Невозмутимость на этот раз покинула адмиралтейца, и он смачно выругался:
— Ну, погодите, треклятые. Ладно в зиму, в морозы, а нынче-то лето красное, грех бегать.
В тот же день приказал своему помощнику, стольнику Игнатьеву, действовать без промедления:
— Наряди, Петро, по ихним волостям стражу с урядником. Сыскать подлецов и возвратить.
А тут еще прислал царь из Москвы новое задание: строить по его расчетам брандера. Привезли письмо и чертежи корабельные подмастерья Фаддей Попов и Савва Удалов. Апраксин помнил их по Амстердаму.
— Какие такие брандера? — разглядывал чертежи Апраксин.
Попов ухмыльнулся:
— Вспомни-ка, Федор Матвеевич, голландцы их строили. Сие судно начиняется порохом, дабы неприятельский флот зажечь и на дно пустить.
— Все одно, их нынче некому строить.
— Тебе видней, перед государем ответ держать.
Англичане внимательно прочитали чертеж, похвалили:
— Разумно составлено по размерам судно, токмо делать его теперь не станем, надо закончить то, что начали.
Терпилий кивнул на торчавшие шпангоуты фрегата, а Най поддержал товарища:
— Ответствуй Матвеев государю, не бойся. Плотник будет, будет и работа.
Наконец-то пришли вести из Адмиралтейского приказа от Племянникова по розыску беглецов. «И из них Василий Шпак, Дмитрий Морозов сысканы и на Воронеж с женами посланы с подьячим Иваном Зюзиным, да с ним же посланы сверх росписи Ивашко Тютрин, а Михайло Мудовский не сыскан, взята жена его, а Ивашко Плешко не сыскан-де. Взята теща его. Андрей Гривцов не сыскан же, взята мать его и велел держать в приказе».
На верфи по одному-два возвращались плотники, их били кнутом, но не сильно, «не до мяса» и тут же ставили на работу.
Вечерами Апраксин с Игнатьевым по очереди обходили стапеля, проверяли сторожей — время жаркое, пора сухая, как бы пожара не случилось.
Возле землянок холостые и одинокие рабочие варили на кострах кашу, приносили на ватагу от целовальника полведра, а то и ведро водки. Отдыхали телом, услаждали души.
Мастеровые собирались в трактире, туда тянулись бессемейные офицеры, иноземные корабелы, англичане, голландцы, немцы, венецианцы. Офицеры обычно устраивались наверху, во втором жилье. В отдельной комнате иногда появлялись Крюйс, Рез, Най, Терпилий, Скляев, Верещагин, Игнатьев, Апраксин. Дома Апраксина, Крюйса, Скляева стояли рядышком, на взгорье. Они часто ходили друг к другу в гости. Но не прочь были и пообщаться в широкой компании, послушать то, чего не услышишь в казенном доме, на службе. Как водится, судачили о многом и по-разному и спорили иногда до хрипоты. Частенько препирались между собой вице-адмирал Корнелий Крюйс и шаутбенахт Ян Рез. Они и на службе почти каждый день сражались, доказывая каждый преимущество своих знаний в морском деле.
Однажды засиделись в таверне допоздна, в чем-то не сошлись, поначалу спорили по-русски, потом перешли на голландский, раскраснелись, вскочили оба, распетушились. Опрокинули стулья, выхватили шпаги…
Апраксин едва успел встать между ними, крикнул Скляева, Верещагина и капитана Рахмана. Развели спорщиков, отобрали шпаги.
Наутро Крюйс пришел вместе с Резом к Апраксину, хмель еще не сошел, но вид был виноватый.
— Вина моя, господин адмиралтеец, — начал Крюйс, но Апраксин рассмеялся, не дал ему договорить:
— Горяч ты больно, вице-адмирал, добро все так кончилось. — Апраксин прошел в угол комнаты, взял шпаги. — Впредь шпаги-то дома оставляйте, когда в харчевню пойдете. А государю о вашей проделке все одно отпишу. Вы на государевой службе, деньги вам плачены от неприятеля оборонять, а не друг дружке кровь пускать.
Вечером засел за письмо. Царь ждал ответа на последнее указание свое о постройке брандеров, не терпел, когда мешкают.
Сложилось так, что вот уже который год царь привык доверительно полагаться на давнего приятеля, наставника и помощника, а бывший спальник, «дядька», иногда и между деловых строк посланий своему повелителю делился своими сокровенными переживаниями.
В распахнутые окна избы тянуло речной прохладой, стихли перестуки на стапелях, и тишину нарушал лишь нудный, зудящий комариный писк. На столе рядом с чернильницей высился запотевший жбан с пивом, только что принесенный Козьмой из погреба. Пристрастился Федор Матвеевич к этому своеобразному напитку еще в Архангельском. Там пиво варили немцы. К Воронежу бочки с пивом везли из Москвы…
«За премногую твою милость, — начал неторопливо чиркать пером Апраксин, — челом бью, что изволил писать ко мне, рабу своему с Фадеем Поповым и Саввою Уваровым, они же вручили мне от милости твоей брандерам чертеж с размером и свидетельствованные статьи. Только государь в оном гневу не положи, ей, ей, старово не можем осилить, паче всего имею великую нужду в плотниках.
Товарищи мои, вице-адмирал и шаутбенахт, великую между себя противность имеют, и был, государь, такой случай: что показали друг другу свои шпаги, а если бы не случился тут я, тако ж и не помогли другие офицеры, маю, чтоб из них кому был ущерб.
А в делах, государь, зело исправляются чисто и осмотрительно, дай Боже и впредь так чаять от них или до милости твоей. Только, государь, разводить их не изволь, донеж дело свое исправят».
Послышались осторожные шаги, в окне появилась худощавая, остроносая физиономия Крюйса.
— Я помешал вашей милости? — как всегда, вежливо спросил вице-адмирал. Его изба стояла через один дом от адмиралтейца, и они часто навещали друг друга.
— Заходи, заходи, Корнелий, — как всегда, запросто ответил Апраксин и приказал Козьме, чтобы принес еще одну кружку.
— Садись, слухай, как я государю про твою персону доношу.
Крюйс вздохнул. На его правой щеке налилось кровью родимое пятно.
— Все по делу. Я тоже доношу об этом его величеству государю. — Он вынул из-за обшлага конверт. — Отправьте, пожалуй, с почтой.
— Отошлем, отошлем, пей пиво, а я допишу цидулю, а потом с тобой потолкуем. — Макнув перо, Апраксин продолжал: «При сем моем писании был вице-адмирал и принес письмо до милости твоей и то письмо я посылаю по своей же почте. И если всемилостивейший Бог сподобит видеть очи твои, устно милости твоей донесу. Покорнейший раб твой
Сообщая царю о происшествии с иноземными адмиралами, Апраксин поступил мудро. Просто знал, наверняка найдется в Воронеже какой-нибудь пакостник и окольными путями станет наушничать, дело все равно дойдет до Петра, и потом хлопот не оберешься. А так он сразу вступился за своих подчиненных и отмел повод для пересудов…
Почта увезла письма в Москву, а ему подошел срок отправляться к морю.
Всего полгода минуло, как он стал адмиралтейцем. На верфях закладывались новые корабли и достраивались десятки прежних. Часть из них уже при беглом осмотре оказалась негодной к плаванию. Их следовало бы уничтожить. Но это мог решить только царь. Постройка обошлась во многие тысячи рублей…
Весь смысл создания флота пока сводился к защите завоеванного у турок. Там, на подступах к Азову, проходили южные морские рубежи России. Азовский воевода боярин Степан Салтыков временами сообщал, что татарская конница сильно беспокоит, а на далеком взморье нет-нет да и появлялись паруса турецких кораблей. Перемирие с турками еще не было подписано. Следовало закрепляться на море, создавать базу для кораблей у Таганрога, налаживать оборону Азова с моря.
Отправляясь к Азову, Апраксин за себя оставил Крюйса.
