– Потому, что я сейчас здесь и с вами, потому, что вилами по воде писано, доберусь ли я до Москвы, и, наконец, потому, что именно ваша газета публиковала подробный репортаж о гибели охранников местного отделения «Дека-Банка» Трубача и Семенова!
– Только не это, – отмахнулась она. – Это уже вчерашняя сенсация. Налетчики с равным успехом могли вломиться в любой банк. Или пункт обмена валюты.
– Ах, в любой! – заметил я саркастически. – И что, любопытно, они там, дражайшая Ольга Сергеевна, похитили?!
– Положим, ничего. – Журналистка осталась спокойна, как дамба во время шторма. – Они попросту не успели. Служащие воспользовались скрытой сигнализацией и вызвали наряд.
– Нет, Ольга Сергеевна, – продолжил я в том же духе. – Они очень даже успели! Они успели застрелить Семенова и взять в заложники Трубача.
– Не только Трубача, – возразила она. – Еще четверых. Заложники им были нужны, чтобы прорваться через милицейский кордон. Они на всех надели одинаковые вязаные шапочки, лишив тем самым снайперов возможности открыть прицельный огонь, и ушли по заранее подготовленной схеме.
– Но троих они сразу отпустили, – продолжил я ее рассказ. – Троих они отпустили сразу! А вот Трубача зачем-то взяли с собой и убили только спустя четыре месяца! Почему?!
Она промолчала.
– Потому, – ответил я сам на свой вопрос, – что Семенов с Трубачом и являлись истинной целью их налета! Вам это не приходило на ум?!
– Нет, – честно призналась она. – На это моей фантазии не хватило. Слишком абсурдная идея: устраивать вооруженное ограбление, рискуя попасть в засаду, ради того, чтобы подстрелить охранника и похитить другого. А затем четыре месяца прятать его по неизвестной причине, откармливать, словно кабанчика на убой, и…
– Вот именно! – перебил я ее. – И заказчик так думал. Да что думал! Он знал, что вам это на ум не придет. И никому не придет!
Я достал из кармана список Ивана Ильича и передал газетчице.
– Оставьте себе. Я его наизусть затвердил. Это – живые и мертвые. И у меня есть основания полагать, что живых в скором времени станет еще меньше.
– Я должна все осмыслить и взвесить. – Просмотрев список, девушка убрала его в кофр вместе с диктофоном.
– Взвесьте, – согласился я. – Взвесить надо. Авось, пока будете взвешивать, еще кого-нибудь прихлопнут.
Расстался я с ней, будто пациент, неудовлетворенный диагнозом врача. При этом понимая: она права. Права, подвергая мои доводы сомнениям. Права на все сто пудов.
Федор Максимыч накормил меня ужином с водкой, выпил сам для компании, сменился, и мы дружной семьей отправились на улицу Рубинштейна.
– Женщина может сыграть только самое себя! – рассуждал Федор Максимович, взбодренный алкоголем. – Именно поэтому в средневековом театре их на сцену не пускали! К чему, спрашивается, лезть на котурны и оставаться в собственном образе?! Нет, Сашка! Здесь была не дискриминация! Здесь был эстетический критерий! Стоящих актрис я берусь у беспалого по пальцам пересчитать!
Дарья вернулась раньше и встретила нас в самом траурном настроении.
– Опять выпил?! – помрачнела она еще больше, глядя, как Федор Максимович мажет шапкой по крючку вешалки.
– Что ты, Дарья! – всполошился мой тесть. – Мне же нельзя!
Дарья увернулась от его объятий и скрылась в комнату.
– Дети, Сашка, это ягоды жизни! – вздохнул Федор Максимыч. – У тебя дети есть?!
Вопрос его меня обескуражил, но он тут же спохватился, принес тысячу извинений и начал стаскивать пальто.
Свет в комнате был погашен. Дарья, с ногами забравшись на диван, смотрела телевизор без звука.
– Кумарин роль Нинке Сазоновой отдал, – сказала она, когда я присел рядом. – Тварь белая. «У нее, – заявляет, – фактура больше характеру соответствует». А сам на Нинкину грудь, сволочь, пялится.
Я погладил ее по голове.
– Дарья у нас талантище! – Федор Максимыч зажег свет и, споткнувшись по пути о ковер, добрался до кресла. – Ей бы во МХАТ! Агафью Тихоновну играть или жену Командора! Как ее?..
– Сама знаю! – пробурчала Дарья. – Ты это стервецу Кумарину скажи!
– Настоящая актриса, такая, как ты, любую роль потянет, – продолжал ее задабривать Федор Максимыч. – Это же только средневековые мракобесы женщин до сцены не допускали! Женщины, они вообще!
Почувствовав на себе его косой взгляд, я постарался остаться невозмутимым.
– Когда уезжаешь? – спросила Дарья, после того как Федор Максимыч отправился на покой.
– Завтра, – ответил я. – Утром.
Посчитав свою миссию в Санкт-Петербурге условно завершенной, я хотел вернуться в Первопрестольную до того, как слух о моем пребывании здесь докатится до противной стороны.
ГЛАВА 11 МАРГИНАЛИИ
Подобравший меня за чертой города белобрысый водитель с наколкой «Гена» между большим и указательным пальцами, в широкополой фетровой шляпе и клетчатой байковой рубахе, клюнул носом и тут же встрепенулся:
– Ты со мной разговаривай! Не то в кювет улетим! Маруха моя всю ночь мне спать не давала!
Вид у этого ковбоя действительно был бледный. Глядя на него, становилось понятно, почему коренные жители Нового Света прозвали колонистов «бледнолицыми».
– Жена? – поддержал я диалог для пущей безопасности.
– Дочка старшая! – Дорога пошла на подъем, и водитель пошуровал «кочергой» в коробке передач. – Вчера месяц исполнился! Она у меня «сова»! Вся в отца! Мы тоже по ночам чаще фуры гоняем! По ночам дорога чистая!
– А младшей сколько?! – поинтересовался я чуть более живо.
– Младшей-то?! – Ковбой почесал затылок. – Чего не знаю, того не знаю, чувак! Младшую мы родим, когда на квартиру денег скопим! Вот скоро начальник колонны добавить обещал!
Слушая вполуха его болтовню о жизни дальнобойщиков, о том, как он оттягивался прошлым летом в Гурзуфе, об интригах вокруг таможенного терминала и о бандитах с большака, я посматривал в окно.
Автофургон уже миновал Торжок и несся в направлении Клина. С утра выпал первый снег, и пустые черные поля, тянувшиеся вдоль шоссе, кое-где остались помечены его иероглифами. Пометки на полях. Маргиналии. «Марго» по-латыни значит «край», как заметила бы любимая девушка Журенко. Край родной, навек любимый…
– А в прошлом годе Парфенова тормознули! – продолжал травить свои байки водитель. – Загнали трейлер в лес, напоили чувака водкой до бесчувствия и привязали к дереву! Груз, девкам ясно, ищи-свищи! Хорошо, сам живой остался! Разве что комарье покусало!
Внимая его «сто первой» жуткой рассказке о злодеяниях разбойников, я чувствовал себя, как мирянин Клим из новеллы Чехова «Пересолил». Впору было прыгать на ходу и давай бог ноги! Шофер же мой, наоборот, отлично обжился в образе буйного землемера.
Есть такое выражение: «беду накликать». Народная примета оттого и примета, что свойство имеет спорадически сбываться. Белобрысый дальнобойщик Гена все еще поминал лютых шишей, когда автофургон обогнали грязные «Жигули» и остановились впереди у кромки темного леса. Из «Жигулей», размахивая жезлом, выпрыгнул резвый инспектор в демисезонной форме одежды – плаще и зимней шапке.
