Впрочем, постельное белье осталось на кровати. Смятые простыни все еще хранили ее слабый запах.
Я подошел к столу и взялся за телефон. В трубке раздался гудок, и, если бы аппарат был снабжен кнопкой повтора, можно было бы определить, кому она звонила последний раз, перед тем как исчезнуть. Вместо этого я набрал свой собственный номер, который, естественно, не ответил, потом позвонил в лавку, пытаясь вообразить, как реагирует на звонок Раффлс. Затем набрал номер квартиры Кэндлмаса, но копов там сейчас не было и никто ее не поднял.
Я опустил трубку на рычаг.
И сам опустился в отвратительное зеленое кресло, осторожно, опасаясь, что оттуда выскочит сломанная пружина. Сидеть в нем оказалось не слишком удобно, но можно. Мне надо было подумать, а более подходящего места и времени не предвиделось.
Вообще-то я не слишком люблю задерживаться в чужих квартирах. Излишний, совершенно ненужный риск, которого я предпочитаю избегать, но более безопасного места сейчас не найти. Я, как Маугли, забился в пустующее здание, затаился там. Там, где никто не живет и почти невозможно вообразить, что кто-то когда-то там жил.
Я мог не спешить. Никто уже сюда не вернется.
Сколько было времени, когда я вошел в квартиру Илоны, я не посмотрел, но вышел оттуда вскоре после полуночи. Дошел до Третьей авеню, чтобы поймать такси в сторону центра, и мне пришлось пробежать ярдов двадцать, чтобы успеть остановить машину, пересекающую перекресток.
— Уже бегаете? — радостно изумился Макс Фидлер. — Нет, это не травы. Они так быстро не действуют. Он, конечно, творит чудеса, этот китаец, но чудесам надобно время, чтобы сработать. Когда мы виделись последний раз? Дня три-четыре назад?
— Кажется, да.
— Нет, два дня назад. Точно помню, потому как сразу после того, как высадил вас во второй раз, взял одну женщину с обезьянкой. Куда прикажете?
— Угол Семьдесят первой и Вест-Энда.
— А-а, так это туда, куда я отвез вас первый раз, а потом случайно подобрал снова. И мы поехали через парк, и я высадил вас… э-э… погодите минуточку!
— Хоть сто, — великодушно предложил я.
— …Угол Семьдесят шестой и Лексингтон! — торжествующе воскликнул он. — Прав я или не прав?
— Правы.
— Ничего память, а?
— Потрясающая…
— Гинкго!
— Простите?
— Гинкго билоба, — пояснил он. — Растительный препарат! Получают с деревьев гинкго, вы наверняка видели их в городе, ну, с такими смешными маленькими листочками, похожими на веер. Из них делают пилюли, мой китаец прописал мне, продаются в магазинах лечебного питания. Память у меня была, ну точь-в-точь швейцарский сыр, а теперь как у ястреба!
— Поздравляю.
— Хотите, можете проверить. Что угодно спросите, названия столиц штатов, имена президентов, к вашим услугам.
— Да нет, спасибо, я верю.
— Или, к примеру, улицы Нью-Йорка. Любой из пяти районов. Да что угодно! Давайте устройте мне экзамен! Попробуйте загнать в тупик!
— Сейчас, — сказал я. — Вот вам один, довольно легкий вопрос. Не оставил ли я у вас в машине атташе-кейс?
— Нет! — без колебаний ответил он. — И хотите знать, почему я так запомнил? У меня до сих пор перед глазами картина: вы хромаете через дорогу, а кейс бьет вас по ногам при каждом шаге.
— Просто поразительно, — пробормотал я. Но еще более поразителен тот факт, что я на секунду забыл, что уже знаю, где находится мой кейс. Не далее как вчера Рэй Киршман демонстрировал мне его вместе с непонятной надписью из шести букв, выведенных кровью.
— Гинкго, — сказал он. — Очень рекомендую.
— Наверное, придется купить. Впрочем, меня беспокоит не столько память, сколько странное ощущение, что порой я не в силах достаточно отчетливо мыслить.
— И от этого тоже помогает! Восстанавливает ясность мышления.
— Тогда можно попробовать.
— И звон в ушах…
— Помогает избавиться или наоборот?
— Конечно, избавиться!
— Что ж, век живи, век учись, — заметил я. — Однако в данный момент меня это мало волнует.
— И все же…
— И все же… — согласился я. — А знаете что? Расскажите-ка мне лучше о той даме с обезьянкой.
Он в мельчайших подробностях поведал мне о даме и ее обезьянке. Трудно судить, было ли продиктовано это его замечательной памятью или же волшебным воздействием гинкго билоба. Лично я сам так никогда и не попробовал этого снадобья, и не следует требовать от меня точного воспроизведения этого эпизода из его столь красочной и бурной жизни. Я запомнил лишь, что у женщины были хорошо развитые формы («Канталупы!» — так охарактеризовал ее Макс Фидлер), а обезьянка являла собой весьма жалкое создание с костлявым крохотным личиком, сморщенным, точно печеное яблоко. И что они, похоже, стеснялись сами себя.
— Вот вы сказали, улицы Нью-Йорка, — начал я. — В любом из пяти районов, да?
— Да, а что?
— Как насчет Арбор-корт?
— Арбор-корт… — повторил он. — Есть только один Арбор-корт, на Манхэттене. Вы его имеете в виду?
— Именно.
— Тот, что в Гренич-Виллидж, верно?
— Верно.
— Детские игрушки, — заявил он. — Я думал, вы спросите что-то трудное, ну, к примеру, Бродвей- элли или же Помандер-уок… А уж Арбор-корт, так нет ничего проще! Ну как же мне не знать Арбор-корт! Конечно, знаю! И вы можете отобрать у меня гинкго, а я все равно буду знать.
— И знаете, как проехать туда отсюда?
— Ну как не знать! Сперва по Бродвею, потом по Коламбус и Девятой авеню, по Гудзон-стрит, а там выезжаете на Бликер-стрит и прямиком по ней, а потом поворот направо, на Чарльз, и…
— Прекрасно, — заметил я. — Так едем?
Он положил руку на спинку сиденья, обернулся и взглянул на меня:
— Так вам туда?
— Почему бы и нет?
— И вы хотите, чтоб я подождал, пока вы зайдете, а потом выйдете, ну с тем, за чем заходили?
— Нет, — ответил я и откинулся на сиденье. — Поехали прямо, через центр.
— Так, значит, Арбор-корт?
— Именно.
— К вашим услугам, — сказал он и отъехал от тротуара. — Арбор-корт так Арбор-корт. А знаете, что я подумал? Тут прослеживается некая система. Позавчера я подобрал вас на углу Бродвея и Шестьдесят седьмой и привез сюда, а через десять минут забрал отсюда и повез дальше. Сегодня подбираю вас, привожу сюда, но только на этот раз вы не выходите из машины, перед тем как отправиться дальше. А в
