вырезанную из цельного куска розового кварца, целый набор нэцке из слоновой кости, в том числе очень славного толстячка бобра, хвост которого, похоже, ушел путем всякой плоти.
Я не уставал восхищаться ковром, и Кэндлмас провел меня по другим комнатам и показал еще парочку, один оказался тибетским тигровым ковриком, тоже старинным. Я извинился за опоздание, в ответ мой новый друг сказал, что все в порядке, ничего страшного, поскольку третий наш компаньон тоже немного запаздывает, но должен быть с минуты на минуту. Я отказался от выпивки, но согласился на чашку кофе и не удивился, что он оказался свежим, крепким и удивительно ароматным. Мы поболтали немного об Уинтропе Макуорте Преде, порассуждали на тему того, каких бы высот он достиг, если бы туберкулез не оборвал столь безжалостно его молодую жизнь. Ведь Пред получил кресло в палате общин. Интересно, стал бы он и дальше заниматься политикой, оставив поэзию, что называется, за спинкой этого кресла? Или же разочаровался бы в политике, перестал бы строчить скверные вирши на злобу дня, к которым обратился к концу жизни, и вернулся бы к настоящей поэзии и создал зрелые вещи, которые затмили бы его ранние стихи?
Мы как раз об этом толковали, когда в дверь позвонили, и Кэндлмас, подойдя к панели и нажав кнопку, впустил в дом новоприбывшего. Мы подождали его на лестничной площадке; гость оказался пожилым толстяком с приплюснутым, как у мопса, носом и круглой физиономией. Цвет лица у него был как у пропойцы, а кашель — как у курильщика, но будь вы даже слепым и глухим от рождения, вы все равно сообразили бы, как этот господин проводит свои дни. Разве что у вас от простуды нос так заложит, что вы не учуете, как у него изо рта разит перегаром, а от волос и одежды — табачным дымом. Показательно было и то, как он поднимался по лестнице, останавливаясь на каждой площадке перевести дух, а уж последний пролет одолевал совсем не спеша.
— Капитан Хоберман, — приветствовал его Кэндлмас и пожал руку. — А это…
— Мистер Томпсон, — торопливо вставил я. — Билл Томпсон.
Мы обменялись вялыми рукопожатиями. На Хобермане были серый костюм, галстук в сине-бежевую полоску и коричневые туфли. Подобные костюмы в свое время украшали собой третьеразрядных советских чиновников доперестроечной эпохи. Единственным в мире человеком, столь же скверно выглядевшим в костюме, был Рэй Киршман, но у него-то костюмы — дорогие и отлично пошитые, просто пошили их, видно, на кого-то другого. Костюмчик же Хобермана был дешевкой и не сидел бы хорошо вообще ни на ком.
Мы зашли в квартиру и еще раз обсудили план. Через час капитана Хобермана ждали на двенадцатом этаже очень бдительно охраняемого жилого дома на углу Семьдесят четвертой и Парк-авеню. Он будет моим пропуском в этот дом. Его задача сводилась к тому, чтобы провести меня мимо консьержа, а уж дальше идти заниматься своими делами. А я займусь своими, только четырьмя этажами ниже.
— Вы будете там один, — уверил меня Кэндлмас. — Никто не помешает. Скажите, капитан Хоберман, а как долго вы намерены пробыть на двенадцатом этаже? Час?
— Да нет, малость поменьше.
— А вы… э-э… мистер Томпсон? Думаю, вы вполне управитесь за двадцать минут, хотя, если пожелаете, можете просидеть там всю ночь. Как считаете, стоит вам двоим договориться о встрече? Ну, после того, как все будет закончено?
Я полагал, что мне следовало бы вообще со всем этим не связываться и прыгнуть в то первое такси. Тогда бы я, может, уехал с красивой женщиной, вместо того чтобы наслушаться про китайские травы на всю оставшуюся жизнь. Видно, последние две недели я смотрел слишком много фильмов с Хамфри Богартом и это как-то отразилось на моей способности рассуждать.
— Да нет, к чему усложнять, — ответил я. — Выбраться из здания не так уж сложно, если не несешь телевизор под мышкой или чей-нибудь труп, перекинутый через плечо.
Да и войти в здание не столь уж сложно, если, конечно, знать, как это делается. То же самое я говорил Кэндлмасу и накануне, стремясь внушить ему идею, что мы прекрасно обойдемся и без Хобермана, но ничего из этого не вышло. По всей видимости, капитан Хоберман является неотъемлемой частью проекта. Мы с капитаном повязаны, как поп-дуэт, и отвязаться от него мне вряд ли удастся.
По пути вниз Хоберман снова останавливался на каждой площадке, а когда мы вышли на улицу, уцепился рукой за железное ограждение, тяжело переводя дух.
— Скажи-ка, приятель, где тут лучше всего ловить такси? — спросил он.
— Давайте пройдемся, — предложил я. — Это всего в трех кварталах.
— Так-то оно так, но один из них тянется на полгорода.
— Пусть даже и на полгорода.
Он пожал плечами, закурил сигарету, и мы тронулись в путь. Я расценивал это как свою победу, но вскоре изменил мнение, когда он на всех парах заскочил в «Вексфорд-Касл», ирландский бар на Лексингтон-авеню.
— Самое время пропустить по маленькой, — объявил он и заказал двойную порцию водки.
Бармен с лицом человека, который перевидал все на свете, но успел позабыть, налил ему из бутылки, на которой был изображен русский в меховой шапке и со зверской ухмылкой на физиономии. Я начал было доказывать, что мы собирались добраться до нужного места к полуночи, но не успел окончить фразу, как капитан осушил стаканчик.
— А ты что-нибудь будешь?
Я покачал головой.
— Тогда идем, — заявил он. — К полуночи поспеем. Как раз в это время там на дежурство заступает ночная смена.
Мы снова зашагали по улице — похоже, что выпивка взбодрила его.
— Хочешь, загадку загадаю? — спросил он. — Сколько дров мог бы нарубить сурок, если б сурок мог рубить дрова?
— Да-а, это вопрос…
— А ты этого типа давно знаешь?
Тридцать два часа, пошел тридцать третий.
— Нет, не очень, — сознался я.
— Ну и какое впечатление? А знаешь, когда он о тебе рассказывал, то называл как-то по- другому.
— Разве?
— Что-то вроде «Робин-Бобин», но не совсем. «Робин бодр»? Нет, ерунда какая-то. Погоди… «Рад и бодр»? — Он пожал плечами. — Ладно, не важно. Но только не Томпсон, это точно. Даже и близко не лежит.
— Да, постарел человек, что тут скажешь…
— Склероз, — подхватил он. — Так как оно все же пишется?
— Не думаю, что это имеет такое уж большое значение.
— Имеет. Если хочешь знать, то мне вообще не нравится все это дело, — сказал он. — Слишком много поставлено на карту, слишком уж много надежд связывают с ним разные люди. Впрочем, тебе, наверное, лучше о том не знать, верно?
— Думаю, да.
— Много болтаю, — сокрушенно заметил он. — Вечная моя проблема… — И он замолчал и не проронил больше ни слова, пока мы не подошли к зданию.
Да, это была настоящая крепость. «Боккаччо» — один из самых больших жилых домов на Парк-авеню, в двадцать два этажа высотой, с роскошным вестибюлем в стиле «ар-деко» — бесчисленные растения в кадках делали его похожим на джунгли. У двери маячил портье, внутри, за столиком, сидел консьерж, и я был готов поклясться, что и в лифте торчит дежурный. Все они были в ливреях темно-бордового цвета с золотыми галунами и выглядели весьма внушительно. И еще на них были белые перчатки, что несколько портило впечатление, поскольку тут же вызывало в памяти диснеевских зверушек.
— Капитан Хоберман, — представился Хоберман консьержу. — Я к мистеру Уиксу.
— О да, сэр, мистер Уикс ждет вас. — Консьерж сверился с гроссбухом, поставил в нем птичку и вопросительно взглянул на меня.
— А это мистер Томпсон, — сказал Хоберман. — Он со мной.
