Возвратившись в свинарник, Уолтер Парди, намешав им корму для вкусноты, накормил каждую до отвала, наблюдая за ними с величайшим наслаждением.
Как только свиньи завершили трапезу, не оставив в корытах ни крошки, Джон Парди, сопровождавший брата, куда бы тот ни направился, решил, что сейчас самое время представиться обстоятельнее.
Когда он назвался брату, Уолтер, взявшись за навозные вилы, стал спиной к своим свиньям и предложил ему на его страх и риск подойти поближе, поклявшись, что если тот не уберется тотчас же, то он спустит на него самое свирепое существо в округе — огромного борова, который разорвет его в клочки на месте.
Так что оставалась только Агнес, сестра Джона, ибо его тетушка, подарившая ему когда-то десять фунтов, давно умерла. Агнес вышла замуж за богатого фермера, как она всегда хотела, и позволила Джону поесть за своим столом, потому что была женщиной.
Но, несмотря на то, что Агнес позволила Джону Парди войти в свой дом, что он с радостью и сделал, вскоре она стала относиться к нему не добрее своих братьев, ибо она быстро поняла, что у него есть рот, и немалый, и в ужасе и оцепенении смотрела, как исчезают в этом рту огромные порции вареного мяса и картофеля. Однако Джон, однажды проникши в дом, не собирался отступать перед парочкой сердитых слов, поскольку понимание его было как у трупа, опущенного на дно могилы, который знает, что дальше опускаться уже некуда.
Так что Джон Парди знал, что больше странствовать уже не в состоянии, и нужно где-то осесть. Человек обычно пускается в путь для того, чтобы жить, даже если обстоятельства к нему не благоволят. Образ жизни мистера Парди заключался в том, что он проникал в чей-нибудь дом, чтобы поесть, и уходил прочь, когда все подчищал. В дождливую погоду он обычно валялся в каком-нибудь сарае на старом сеновале, а в солнечные дни бродил по полям, отдыхал под изгородями до вечера или спускался к побережью. Так Джон Парди какое-то время и жил…
Джон был одним из тех, кто хочет счастья. Он любил веселье и верил в то, что Господь созиждил мир для наслаждения. Сам он был несчастлив и потому хотел знать, как другим досталось это сокровище.
Сначала, в отрочестве, когда он убегал из дома поиграть с цветами, Джон Парди никогда бы не согласился с утверждением Вольтера, что единственное истинное счастье в том, чтобы возделывать свой сад. Джон всегда считал, что такая простая вещь не для него.
Он хотел бы встретить какого-нибудь счастливца в Америке: повсюду искал он счастье. Он был на юге и видел, как линчуют бедного трясущегося негра, однако ни жертва, ни ее мучители не казались довольными происходящим. Джон также приложил усилия, чтобы пробраться во дворец богатея, где ему довелось увидеть забаву: после роскошного застолья обезьян выпустили щекотать обнаженных женщин. Покинув дом, Джон вынужден был признаться, что ни зрители, ни обезьяны, ни женщины не выглядели счастливыми.
Видя, как идут дела у живых, Джон навестил умирающих в надежде увидеть счастливых среди них, но нашел он тех — в агонии, тех — мучающихся страхом перед адом, тех — взывающих к Богу о спасении, тех — вообще без сознания, и никто не был ни на йоту счастливее живых…
Как-то вечером, потратив большую часть времени на то, чтобы гонять крыс на сеновале, у Джона Парди возникло желание — ибо он все еще искал счастья — взглянуть незаметно, чем занимается семья в доме его сестры; он тихонько подобрался к кухонному окну и заглянул внутрь.
Агнес, дородная женщина с острым языком, стояла у камина, в котором пылал уголь. Ее щеки сияли здоровьем; она готовила пудинг на ужин и одновременно наставляла служанку — грязноватую молодуху, — чтобы та ни в коем случае не связывалась со старым Джоном Парди, которого, прибавила Агнес с улыбкой, в гробу бы она поскорее видела. Мэри — ибо так звали служанку — попросила хозяйку рассказать о мистере Парди побольше.
— Этот мерзкий Джон, мой злобный братец. — сказала Агнес, нагибаясь над столом и опираясь на него локтями, — всегда таскает в рукаве наточенное шило и только и ждет, чтобы заманить тебя в хлев и всадить это шило тебе в бок.
Джон Парди, который был очень добрым человеком и совсем не убийцей, заслышав эти слова, отпрянул от окна и на цыпочках обошел дом, чтобы посмотреть, чем занимается в гостиной мистер Деннинг, фермер и муж Агнес.
По счастью, в занавеске была прореха, проеденная молью, и через это отверстие Джон Парди с любопытством заглянул в комнату. Он увидел, что мистер Деннинг сидит над обитым железными поперечинами сундуком и пересчитывает толстую пачку денег. Джон Парди чуть не захлопал в ладоши. Вот он и нашел подлинное счастье, ибо, заперев дверь на замок, мистер Деннинг, судя по всему, был на вершине наслаждения. Лицо его было безмятежно, а длинные, любящие взгляды, которые он удостаивал свое сокровище, — ведь подлинное наслаждение доставляет синица в руке, а не журавль в небе, — наполнили радостью и Джона, так что ему захотелось — если счастье так легко достается тому, кто занят подсчитыванием, — подсчитать что-нибудь самому.
По возвращении в амбар Джону Парди сначала пришла в голову мысль сосчитать крыс, но поскольку зажигать огонь в амбаре не дозволялось во избежание пожара, он понял, что в темноте сосчитать их будет тяжело, ибо он только слышал их писк и шуршание под соломой, их тихое дробное топотание по доскам; поэтому он задумался, разрешит ли ему Мери сосчитать волосы на ее голове.
Будучи старым христианином, он полагал, что они уже сосчитаны Тем, Кто не обращает внимание на вшей, но это не причина, почему бы их заново не пересчитать.
На следующий день, увидев, что Мери на дворе кормит ячменем кур, он поклонился ей и пригласил прийти к нему в амбар, где, как он выразился, он осчастливит ее, а заодно и себя; но Мери только взглянула на него с любопытством и в неожиданной спешке сбежала.
Тогда-то Джону Парди и пришла в голову мысль сосчитать морские волны.
Эта мысль понравилась ему. Тут-то он найдет счастье. Все одно считать волны лучше, чем считать крыс или волосы на голове замарашки Мери.
Той ночью Джон Парди счастливо спал в своей соломе и поднялся в бодром расположении духа, ибо никогда не был человеком, легко впадающим в отчаяние. Он вытряс перед амбаром остатки соломы из своих лохмотьев и, не обеспокоившись завтраком, немедленно отправился на берег моря.
На море дул свежий ветерок, когда Джон Парди достиг побережья. Солнце искрилось и сияло над голубыми водами, и Джон уселся на прохладные камешки в ярде-другом от воды.
Он насчитал уже пятнадцать тысяч — то самое волшебное число, до которого досчитал ангел, измеряющий своей тростью город Агнца,[2] — когда случилась очень странная вещь. Волны заговорили. Не каждая по отдельности, но все вместе они говорили в унисон, и речь их Джону было нелегко разобрать, ибо слова их были похожи на обычный шум и плеск. Но Джон Парди обладал быстрым умом и вскоре научился разбирать их.
Сначала волны говорили чуточку сердито, словно были недовольны похвальной попыткой их сосчитать.
— Ага! — бормотали они. — Хоть ваша идея сосчитать нас не очень-то нам по нраву, мы определенно считаем вас великим математиком, иначе бы вы никогда не пожелали взяться за такую докучную задачу.
— Я всего-то хочу быть счастливым, — объяснил Джон, — и, поскольку Мери не разрешила мне сосчитать ее волосы…
— Убогое сравнение, — проворчали волны.
— Нет, правда, — сказал Джон, — воды когда-то покрывали землю точно так же, как волосы покрывают Мери, хотя должен признаться, что поначалу я думал о том, чтобы сосчитать крыс.
— Не стоит о них, — сказали волны. — Раз вы поставили перед собой такую большую задачу, мы не возражаем против того, чтобы перекинуться с вами словцом, а также ответить на любой вопрос, который вы удосужитесь задать. Мы живем, мистер Парди, так долго в нашей вечной красоте, мы веками качаем бесчисленные айсберги и громадные корабли, мы играем с морскими змеями и чудовищными китами, мы лениво перекатываемся по громадным пустынным пространствам, где обитает Бог. Мы разговаривали с Ним, а ныне мы хотим поговорить с вами. Нам вообще-то совсем не стыдно признаться в том, что даже в компании Господа мы чувствовали себя печально и одиноко, так что порой выбирались на берег
