неизбежной гибели, ничего не обещает предприимчивому путешественнику. Находясь посреди весьма опасной мели, он лежит почти наравне с поверхностью воды. Исключая небольшой возвышенности на восточной стороне, он состоит из кораллового песка и покрыт только травой».
Действительно, «Нева» находится посредине Великого океана за тысячи миль от суши, однако не стоит предаваться унынию, ведь достигнута главная цель вояжа и, пожалуй, всей жизни:
«Очень жаль, что встреча с новооткрытым мной островом была сопряжена с несчастным приключением для нашего корабля. В противном случае я не упустил бы возможности испытать на самом деле справедливость моих заключений и отыскал бы что-нибудь более важное. Ибо без труда, которого я не согласился бы преодолеть, нет опасности, которой я бы не перенес, только бы сделать наше путешествие полезным и доставить честь и славу русскому флагу новыми открытиями».
19 октября задул тихий северо-западный ветер, и «Нева» вступила под паруса. Спустя час шлюп лег в дрейф. Командир собрал весь экипаж, пассажиров на шканцах. Они стояли полукругом, уставшие, с обветренными лицами, но в глазах их светилась радость.
— Братцы, други мои, — взволнованно обратился к ним командир, — в тяготах и лишениях службы флотской Бог послал нам счастливые минуты.
Он всматривался в лица офицеров, квартирмейстеров, матросов. За два года они сроднились.
— Первыми из россиян мы сделали почин, открыв необитаемую сушу посреди Великого океана. По заведенному порядку землю сию следует окрестить.
Матросы весело загалдели.
— Поскольку дело наше общее, предлагаю дать острову имя нашего шлюпа — «Нева», — продолжил командир.
Матросы оживились, переговариваясь и будто соглашаясь с командиром, но поднял руку Повалишин и выступил вперед. Все смолкли.
— Братцы, не мне вам пересказывать, сколько раз «Нева» и судьба наша избегали горькой участи благодаря выучке и отваге нашего капитана Юрия Федоровича. Да и само сие обнаружение острова есть плоды его забвенного труда и пристрастия в морском деле. А потому мыслю, по справедливости было бы назвать открытую землю именем капитана нашего — островом Лисянского. — Повалишин на мгновение передохнул и спросил:
— Согласны?
Собравшиеся в один голос выдохнули:
— Согласны!
Лисянский, волнуясь, возражал, видимо, не ожидая такой развязки, но все зашумели, настаивая на предложении Повалишина, и он в конце концов согласился.
— Спасибо, братцы и други! — Он повернулся к офицерам: — Коли вы настаиваете — быть посему.
Эту волнующую картину красочно описал в свое время известный мореход, современник Лисянского Василий Головнин: «Экипаж также воспользовался сим случаем для изъявления своей любви и преданности к достойному своему начальнику, которого имя он увековечил, нарекши оным вновь открытый остров. Какая награда для доброго начальника может сравниться с той, которая происходит от сердца его подчиненных. Офицеры и служители корабля «Нева» просят, требуют, настаивают, чтобы капитан пожертвовал на сей раз усердию и желанию их, свойственной ему скромностью и возложил имя свое на остров, им случайно найденный. Что может быть приятнее, лестнее и почтительнее для мореходца, служащего единственно в пользу и славу своего отечества и чуждого всякой корысти и личных выгод?»
Вечером Лисянский еще раз поделился своими мыслями об открытии: «Корабль «Нева» за испытанное им у этого острова несчастное приключение может быть вознагражден только той честью, что с открытием весьма опасного местоположения он спасет, может быть, от погибели многих будущих мореплавателей. Если бы мы стали на мель около острова в другом каком-нибудь месте, то, конечно, подобно несчастному Лаперузу, не увидели своего отечества, а сделались бы жертвой морских волн, так как повсюду были видны буруны. Если бы корабль был потоплен, а мы спаслись на остров, то он послужил бы нам скорее фобом, нежели убежищем. При первом ветре, а особенно с северо-востока, корабль «Нева» непременно разбился бы о кораллы и погрузился бы в пропасть вечности».
Одно обидно и досадно. Остров Лисянского ныне принадлежит другой державе, Соединенным Штатам Америки, как, впрочем, и многие другие русские земли, например острова Суворова, открытые М. Лазаревым. А все по вине своих недальновидных правителей.
Спустя четыре дня с фор-салинга раздался тревожный крик:
— Прямо по носу бурун!
Лисянский бегом направился на бак. Невооруженным глазом было видно «чрезвычайное кипение воды».
— Лево руль, — скомандовал Лисянский и, как оказалось, вовремя, «лейтенант Повалишин и штурман Калинин влезли наверх, подтвердили, что за кипением воды вправо виден высокий всплеск».
Ветер менял силу и направление, и шлюп отошел на безопасное расстояние. Вскоре пошли один за другим шквалы, и туман окутал шлюп непроницаемой мглой. Обнаруженному рифу Лисянский дал имя Крузенштерна. В тот же день он приказал для безопасности шлюпу ночью ложиться в дрейф, а днем нести подобранные паруса.
— Пока не минуем неизведанные акватории, — объявил он офицерам.
Командир весь в заботах о дальнейшем пути. Неведомая земля открыта, теперь все решает расчет. В последний день октября он меняет рацион экипажа. «С этого дня я убавил по 1/4 фунта сухарей у каждого человека в сутки, потому что по прежнему положению их хватило бы только на 30 дней. За это время невозможно было надеяться достичь Кантона, если бы этому не способствовали какие-либо самые благоприятные обстоятельства. Для меня весьма приятно отдать должную справедливость находящимся на моем корабле матросам, которые упомянутую убавку приняли не только без всякого неудовольствия, но еще с замечанием, что если потребуется, то они согласятся получать самую малую порцию». Радует настроение экипажа, для Лисянского, как всегда, это главное, матросы его понимают.
Спустя сутки «Нева» перешла из западного в восточное полушарие, с каждой милей теперь все ближе родной Кронштадтский меридиан. «Таким образом мы обошли полсвета от гринвичского меридиана, не лишившись ни одного человека, в течение столь многотрудного и продолжительного плавания. Наш народ переносил жаркий климат так, как если бы родился в нем, и до сих пор находит его для себя гораздо здоровее, нежели холодный».
Через три недели показались Марианские острова.
— Слава господу, наконец-то миновали страхи и жестокие бури, — облегченно вздохнул в кают- компании Коробицын и перекрестился.
— Погодите, Николай Иванович, — проронил саркастически Берх, — океан так просто свои таинства не отдает. Он еще потреплет нас, грешных.
Едва скрылись Марианские острова, подул сильный ветер, барометр резко упал.
— Прикажите взять рифы, на всех парусах, — распорядился командир и, подумав, добавил: — На ночь подберите все паруса и оставьте один зарифленный бизань.
Ночью разразилась буря. «Нева» попала в центр тайфуна. Ураганный ветер рвал снасти, валил шлюп на бок так, что палуба ушла под воду. Громадные волны перекатывались по палубе, сметая все на своем пути. В щепки разнесло ялик, подвешенный за кормой, выломало и унесло в море шкафуты. Наступило утро, но кругом была беспросветная тьма, начала прибывать вода в трюме. Беспрерывно, без отдыха, по пояс в воде откачивали ее матросы весь день. «При уборке парусов грот-стакселя, штоком выбросило с корабля в море трех матроз, но волнением оных кинуло опять на шкафут, которые еще успели схватиться за брошенные им с корабля концы веревок и тем спаслись от жертвы свирепейшего моря», — вспоминал потом Коробицын. Наконец к вечеру тайфун начал ослабевать и к утру затих.
Вся верхняя палуба и надстройки были облеплены илом и грязью. Всюду болтались разорванные, измочаленные и побелевшие от морской воды снасти. По закоулкам валялись обломки выломанных шкафутов. Неделя ушла на приведение в порядок груза в трюмах. Подмоченные во время шторма меховые шкуры начали гнить. Из трюмов выходило сильное зловоние в жилые палубы. Матросов перевели жить в кают-компанию. За борт выбросили 30 тысяч шкурок котиков, тысячи морских бобров, лисиц… В этот день
